Кольцо Уракары
Шрифт:
— Ладно, — сказал я, — обойдешься без аптеки. Чего же ты темнишь, раз вспомнил меня?
— Вот потому, что на память не жалуюсь. Ты в десанте был младшим капралом, да. Однако…
Я поднял руку, останавливая его монолог.
— В мире две смертельные болезни, — поделился я с ним возникшей мыслью. — Вторая — излишнее красноречие. Не то и я вспомнил бы, кто, когда и где носил звездочки, и сколько.
Он кивнул и даже засмеялся — словно хряк захрюкал. Но это продолжалось считанные секунды.
— Ладно, — сказал он, посерьезнев. — Так какой же зуд погнал тебя в такую даль? Коланись.
Схема разговора — шема, как сказал бы Абердох, — у меня уже успела сложиться. Если бы я сразу раскрыл свои карты, Повидж просто перестал бы меня уважать. Ритуал прощупывания и нового признания или непризнания одним другого и наоборот далеко еще не завершился. Так что искать ответ не пришлось.
— В общем, я тут случайно, — сказал я, очень натурально вздохнув. — Пришлось уносить ноги. Подвернулось — сюда. Дружок посоветовал. Но мне сели на хвост. На какое-то время надо затаиться. Даже в город не вылезать. Так что — помоги по возможности.
— Так, так, — сказал он, веря мне (чувствовалось) только на четверть, да иного я и не ожидал. — Чем же это ты занимаешься в миру, что вызываешь такой интерес? Покупаешь, продаешь?
— И то, и другое. Смотря по условиям.
— Каков же товар?
— Беспроблемный в перевозке.
Он чуть приподнял брови: понял, о чем речь.
— А образцы случайно не при тебе?
— Рассчитываю на долгую жизнь, — разочаровал его я. Он кивнул, словно того и ожидал.
— Жаль. А то, может, возник бы обоюдный интерес. Так чего же ты хочешь?
— Залезть в норку. И пересидеть.
— Легко сказать. Тут у нас крутой режим. И к чужим относятся недобро.
— Это я понимаю. Но ведь приезжают к вам люди: и покупатели, и те, кто хотел бы войти в дело…
Выражение его лица не изменилось, только веки опустились на самую малость.
— Не без этого. Ты покупатель? Или действительно хочешь быть кандидатом? Но для этого твой статус вряд ли подойдет.
— Какой мой статус ты имеешь в виду?
— Ты сам только что сказал: человека, ищущего укрытия.
— Это не статус. Это обстоятельства. А если хочешь официально — перед тобой Чрезвычайный и Полномочный посол мира Симоны в мире Серпы. Можешь не вставать, я не очень обижусь.
Вставать он, кстати сказать, и не собирался. Только приотворил губы в усмешке:
— Хорош, хорош. Ну что же: тогда есть повод для разговора. Но это была только половина условий. Если уж ты наслышан о наших порядках, то должен иметь при себе нечто для взноса.
— Вполне могу предъявить.
— Да? — Он прищурился еще больше. — А обрисовать в общих чертах способен?
— Косноязычием не страдаю.
— Давай, сыпь орехов.
— Говорим официально?
— В рабочее время и на служебной территории только такие разговоры и могут вестись. Учти: ведется запись.
— И вот сейчас тоже?
— Начиная со следующего слова. Включаю. Все. Я постарался изложить ситуацию на Серпе сухо, по-деловому, с учетом того, что запись будут слушать и другие люди, которых я совершенно не знаю. Но повел рассказ так, что ни намека на уракару с ее семенами не проскользнуло, и само слово это, конечно же, ни разу не оказалось упомянутым. Он слушал внимательно, глядя мне в глаза; я ни разу не отвел взгляда. Когда я закончил, он сказал:
— Полезные вести. Пожалуй, можешь претендовать. Но сразу же хочу предупредить: рассчитывать на какой-то заметный пост тебе еще долго не придется, даже если примут. Будешь ходить в ассистентах, выполнять частные поручения, присматриваться, привыкать, входить в курс… В общем — на подхвате.
Я кивнул:
— Службу я понимаю.
— Да, было у тебя время понять. Ну а еще перед тем тебя как следует протестируют, если будут пробелы в качествах — чему-то обучат, хотя я думаю, что этого не потребуется. Опыта тебе не занимать. Ладно, приятно было выслушать. А то тут порой такую дребедень приносят — уши вянут. Тебе разрешается пребывание здесь, пока твой вопрос будет проходить по начальству. Буду тебя рекомендовать как моего ассистента. Есть и такая должность тут. Не бойся, сапоги чистить не придется.
— Пребывать здесь — это где же? У тебя в кабинете?
— Зачем же. Есть жилые этажи. Можешь устроиться весьма комфортабельно — если, конечно, имеешь на то средства. Халявы тут нет. Денег-то с собой много?
— Прости, — сказал я очень серьезно. — Собирался, сам понимаешь, впопыхах, забыл бумажник под подушкой. Повидж снова похрюкал.
— Я так и подумал, знаешь ли. Богатым ты не выглядишь.
— Да, — согласился я. — У меня всегда все на лице написано. Хотя устроиться хотелось бы получше. Если бы мне открыли кредит.
— И не мечтай, — заявил он категорически.
— Тогда подскажи другой способ. Вразуми.
— Подумаю. Ладно, давай свою регистрационную карту…
Я внимательно оглядел комнату.
— Теперь тут уже глухо?
— Ты маленький? — сказал он. — Все крутится, усвоил? Он встал, и со своей рабочей стойки принес большой блокнот и кулограф. Им можно смело писать, не опасаясь, что на нижних листах окажутся отпечатки. Я кивнул и написал только:
«Прошел сюда без регистрации. Неофициально». По огоньку, что зажегся в его глазах, я понял, что написанное заинтересовало его куда больше, чем сообщенная мною информация.
— Душновато тут, тебе не кажется? — сказал он вслух.
— Кажется — это слабо сказано. Сейчас бы где-нибудь около воды, на песочке…
— Песка здесь немерено, — откликнулся он. — Воды — океан. Но только пить ее нельзя. Имеем время до полудня. Пошли?
— Жалко, что океан не пивной.
— Были бы деньги, — усмехнулся он. — Ладно, ты гость родины, как-никак. Поехали.
Путь, по которому мы проследовали, чтобы выйти из Рынка, был совершенно не похож на тот, каким я сюда явился. На ближайшем лифте мы поднялись почти на самый верх и вышли ярусах в двух от поверхности. Там оказался обширный гараж, скользунов и колясок в нем стояло видимо-невидимо; судя по их количеству, народу тут работало никак не меньше дивизии. Мы уселись в одну из колясок, весьма породистую. Повидж включил автомат, и мы покатили. Проехали по широкому коридору, въехали в туннель, и в самом деле гремевший от множества машин, летевших навстречу, и лишь через пять с лишним километров, миновав три контрольных поста, оказались на поверхности — где-то за городом, на природе, которая на первый взгляд казалась совершенно нетронутой.