Кольцо
Шрифт:
— Смотри, что я нашел! — обернувшись, помахал бутылкой Ник. — «Шамбор»! Помнишь?!
В дверь позвонили. Проходя мимо, он поставил бутылку на стол и пошел открывать.
Нэнси смотрела на него не отрываясь. Она понимала, что это не нужно, ни к чему — он чужой... давно уже чужой, даже хуже, чем чужой, — и ничего не могла с собой сделать.
Наверное, не стоило соглашаться пить этот дурацкий кофе — лучше было сразу после ужина покормить Дарру и уйти к себе в спальню. Наверное... Но теперь она сидела и с каким-то болезненным наслаждением впитывала, вспоминала, разглядывала и изучала знакомые и незнакомые
В голове билась совершенно ненужная и глупая мысль: «Вот сейчас он отпустит официанта — и подойдет... И сядет рядом...»
Ник дождался, пока официант выкатит столик, запер дверь и снова направился к бару. Пошарив там, прихватил пару рюмок — подошел к дивану и усмехнулся, чуть приподняв бровь:
— Чего ты так на меня смотришь?
— Я... — смешалась Нэнси, — так... — запоздало попыталась взять себя в руки, встряхнулась, глубоко вздохнула и бестрепетно взглянула ему в глаза, надеясь, что выступивший румянец не слишком заметен, — просто задумалась.
— Рюмки те?
— Что?
— Я вечно рюмки путаю. Эти для ликера подойдут?
— Вообще-то это для водки. Но ничего, подойдут.
— Как ты их различаешь? — удивился Ник, плюхнулся на диван и вытянул ноги. — У меня не получается. Помню только, что для ликера — самые маленькие, а для шампанского — самые большие.
— Меня этому учили.
— Нет, не быть мне, видно, светским человеком...
Да, он изменился... Раньше его редко можно было видеть таким — расслабившимся и довольным. Разве что в мастерской, когда он делал что-то и одновременно рассказывал о своих любимых камнях...
— А ты вазу ту доделал? Помнишь, черную, с бабочками?..
— Ту? Да, доделал. Она у меня дома стоит. — Ник улыбнулся. — Хорошо получилась... А нового больше ничего не начинал. Некогда. Работаю чуть ли не по пятнадцать часов в сутки, езжу много... В общем, некогда...
Спохватившись, он налил ликер и улыбнулся еще шире — хулиганской, мальчишеской веселой улыбкой.
— А знаешь, чего здесь сейчас не хватает?
— Чего?
— Знаменитого торта миссис Фоллет — с безе, клубникой и сбитыми сливками, — помнишь?!
— Помню... — Нэнси тоже невольно улыбнулась. — Неужели тебе еще сладкого мало?!
Ник пожал плечами и отхлебнул свой «сиропный» кофе.
— Меня все время на сладкое тянет. Шоколадки эти... — кивнул на стоящее на телевизоре блюдо, — как для других сигареты.
Когда он так улыбался — улыбались не только губы. Вокруг глаз появлялись лучики морщинок, а сами глаза, искрившиеся живым бирюзовым огнем, казались неправдоподобно яркими в обрамлении черных ресниц.
Нэнси пришла вдруг в голову нелепая мысль — что, если в комнате ненадолго наступит тишина, он может услышать стук ее сердца... Чтобы скрыть замешательство, она поднесла рюмку к губам и вдохнула полузабытый запах. Услышала:
— А ты знаешь, я ни разу с тех пор «Шамбор» не пил. Не приходилось
Пригубила и ответила:
— Я тоже...
Наступила та самая тишина, которой Нэнси так боялась. Подняв глаза, она увидела, что Ник больше не улыбается. Чуть сдвинув брови, он пристально смотрел на нее и, поймав ее взгляд, медленно сказал:
— В тот день ты пила «Шамбор», а я все думал — если тебя поцеловать, будут у тебя губы пахнуть малиной?
Так же медленно, не отрывая от Нэнси глаз, взял из ее руки рюмку и поставил на стол...
Его губы оказались сладкими — невыносимо сладкими, и язык, нетерпеливо раздвинувший ее губы, — тоже.
«Его кофе...» — подумала она, и это было ее последней связной мыслью.
Какой-то краткий миг Нэнси хотела оттолкнуть его, крикнуть: «Нет! Не надо, к чему это?!» — и оттолкнула бы, но собственное тело предало ее.
Теперь он целовал ее шею, покрывая ее сотнями коротких жадных поцелуев, похожих на укусы. Губы Нэнси были свободны, и она могла крикнуть: «Нет!», но вместо этого лишь простонала: «Ник...»
Его пальцы нащупали крохотную застежку, и платье, соскользнув, повисло на бедрах. Отступив на шаг, Ник одним рывком сорвал с себя майку и отбросил в сторону.
Мгновение они стояли друг против друга, не двигаясь. Потом он медленно протянул руку и дотронулся до ее груди, сразу занывшей, как от холода. Нэнси вдохнула — и забыла, что нужно дышать. Наслаждение, неистовое и головокружительное, охватило все ее истомившееся по ласке этих больших и умелых рук тело.
Она тихо застонала, и в тот же миг, словно именно этот стон заставил его потерять голову, Ник нагнулся, прильнув к ее груди лицом, потерся об нее и начал целовать теми же жадными поцелуями-укусами, от которых уже горели ее шея и плечи.
Внезапно Ник выпрямился, тяжело дыша. Пристально и настойчиво глядя Нэнси в глаза, будто стремясь заворожить ее переливами бирюзового пламени, он нащупал ее руку и потянул вниз.
Когда ладонь Нэнси легла на показавшийся ей огромным член и чуть сжалась, Ник с шумом втянул воздух. Пробормотал что-то невнятное, вроде «Вот видишь...», и, не договорив, снова завладел ее ртом.
Теперь в каждом движении Ника чувствовалось нетерпение. Он сдвинул пальцы Нэнси выше, к застежке на брюках, и оставил там, как бы предоставив ей самой право решать, что будет дальше, но на самом деле выбора уже не было. С трудом держась на ногах, она терлась лицом о его шею, целуя ее, вдыхая, пробуя и вспоминая вкус его кожи; руки неловкими торопливыми движениями на ощупь боролись с застежкой.
Платье ее вдруг расстегнулось, будто само собой, и стекло вниз по ногам, застыв на полу светлой лужицей, горящую кожу опахнуло прохладой. В следующую секунду, нетерпеливо отстранив ее руки, Ник мгновенно освободился от брюк и, прижав Нэнси к себе, рухнул вместе с ней на диван.
От удара у нее вырвался болезненный стон. Судорожно ловя открытым ртом воздух, она почувствовала, как пальцы Ника скользнули между ее бедер. Даже сквозь остававшиеся еще на ней кружевные трусики их прикосновение обожгло Нэнси, как ударом тока, и она выгнулась, подаваясь им навстречу. Глаза застилали слезы, ей казалось, что сейчас она не выдержит, взорвется, сойдет с ума от охвативших ее острых, сладострастных ощущений.