Колдовской оберег
Шрифт:
Раньше Юля считала себя вполне столичной девушкой – она выросла в Южно-Сахалинске! А Южно-Сахалинск – областной центр Сахалина и самый благоустроенный город острова и всей Курильской гряды. Остальные города на Сахалине и городами не назовешь – маленькие, обшарпанные, с заплатами на асфальте, старыми, никогда не видевшими ремонта домами, они словно замерли в прошлом веке.
Приехав в Петербург, Юля ощутила себя провинциалкой из глухомани. Выяснилось, что и одевается она не по моде, и яркий макияж здесь не принят, и перламутровый маникюр, который она считала весьма красивым, давно устарел, и говорят тут по-другому. Но если одежда и косметика – дело поправимое, то изменить речь оказалось не так просто. Юля понимала, что говорить надо иначе – красиво и грамотно. Контролировать себя удавалось с трудом, и в лучшем случае говорить получалось медленно, короткими фразами. Юля тушевалась, когда с ней разговаривали слишком официально и правильно, как следователь Семирукова. Отвечать нужно было соответственно, чтобы не выглядеть на ее фоне шпаной из подворотни. Но не получалось. Неправильные слова сами вылетали изо рта. Особенно когда она волновалась, а в кабинете следователя не волноваться было невозможно, казенные стены давили на психику, а чувство незащищенности усугубляло отнюдь не легкое состояние души. Юля сыпала сленгом и сама ужасалась – она не сомневалась, что ее считают необразованной деревенщиной, место которой в коровнике или на рынке за прилавком с яблоками. После одного из допросов, сидя в камере, Юля ясно поняла, что никакие дипломы не помогут ей выглядеть лучше, чем она есть на самом деле. И те два высших образования, которыми она с недавних пор так гордо козыряет, не более чем бумажки.
В Южном Юлю окружали люди простые, они и вели себя, и разговаривали незамысловато. А те немногие, кто старался говорить правильно, выглядели несовременными или зазнайками. Таким не доверяли, ибо казалось, что они считают себя лучше других. Юля коверкала слова и не сомневалась, что при необходимости сможет разговаривать правильно, со всеми реверансами и «данкешенами», как в их среде называли принятые у интеллигенции речевые обороты. Ведь она воспитывалась в семье, посещала детский сад, училась в школе, а не прозябала на улице. Просто она гибкая и ведет себя как все. И вот, когда она попала в другую среду, с другими правилами, выяснилось, что переключиться на нормальный язык невозможно. Нужные слова требовалось отыскать в чулане памяти, выстроить их в предложения, отфильтровав от словесного мусора. Все время приходилось быть в напряжении, чтобы не ляпнуть лишнего, но слова-паразиты все равно слетали с языка. Пока подбирались слова, забывалось то, что хотела сказать, и выглядело, будто ей вовсе сказать нечего. И Юля чувствовала себя ущербной, глупой.
Впервые, кто она такая есть, Юле разъяснила мать Артема, Полина Тимофеевна. На момент знакомства ее несостоявшаяся свекровь показалась Юле чопорной и несчастной. Бывшая преподавательница вуза, из-за безденежья вынужденная переквалифицироваться в менеджеры по продажам. Мужа нет и, возможно, никогда не было – на эту тему в ее доме не говорили. О том, что тема эта закрыта, Юля узнала в первый же день пребывания у Темы в гостях, когда бестактно поинтересовалась: а где его папа? На что мама нервно поджала губы и так же нервно ответила, что в приличном обществе подобные вопросы задавать не принято, едва переступив порог.
– Впрочем, откуда вам знать, что принято в приличном обществе! – поправила узкие очки Полина Тимофеевна, всем своим видом показывая, что Юля им с сыном не чета.
– А че я такое спросила? – вступила в спор Юля.
– О боги! За что мне это? Все, все едут из деревни, и не куда-нибудь, а в Санкт-Петербург!
– Я не из деревни, а из города! Между прочим, из большого!
– Из самого большого, из Опухликов. Чем глуше провинция, тем короче юбки! – с брезгливостью кивнула она на оголенные ноги Юли.
В этой семье Юля прожила всего неделю. Точнее, целую неделю, и это много, учитывая непростой характер матери Артема. Артем – двадцатидевятилетний балбес – в ту пору пребывал на больничном. Ничем серьезным молодой человек не болел, просто решил устроить себе отдых. Сходил в поликлинику, отсидел в коридоре длиннющую очередь, сочиняя, что бы соврать врачу. Через час сидения в мрачном коридоре на неудобной банкетке среди унылых, в основном немолодых людей, обсуждающих болячки, из рук вон плохое обслуживание везде и непомерно высокие цены на все, Артему стало казаться, что он на самом деле болен. Его добил сквозняк в коридоре, организованный крупногабаритной сердитой врачихой. Проходя мимо, она на глазах у изумленных бабушек распахнула окно. Бабушки покинули свои места и пересели подальше от окна. Но и там было довольно холодно. Лицо врачихи имело настолько суровое выражение, что бабули, еще минуту назад яростно ругавшие правительство, не посмели и пикнуть. Артем на сквозняке чихнул, да так удачно, что обратил на себя внимание вышедшего из кабинета своего участкового врача. Этот невинный чих определил исход его затеи – когда Артем с несчастным видом (болезненную мину сотворить не удалось) явился на прием, врач не стал его долго мучить, что-то пробормотал про хилый организм и кондиционеры, что понаставили везде и всюду, от которых одни вирусы, посмотрел горло, послушал стетоскопом и щедро дал бюллетень на неделю.
На радостях Артем купил себе большой брикет фисташкового мороженого и сахар, как просила его мать еще два дня назад. А вечером он привел в дом Юлю.
– Это Юля, она будет жить у нас, – гордо представил он гостью.
Полина Тимофеевна, растившая сына «не для всяких проходимок», смерила девушку надменным взглядом. По одному лишь внешнему виду: аляповатой косметике, дешевой бижутерии вперемежку с золотом, безвкусной одежде и особенно простецкому «Здрасте!» – женщина безошибочно определила социальный уровень Юли.
– Мы с тобой позже поговорим, – бросила она сыну. Как бы ни хотелось Полине Тимофеевне выставить за дверь недостойную ее сына девицу и заодно разъяснить нахалке, что со свиным рылом да в калашный ряд соваться не стоит, женщина сдержалась. Она была слишком хорошо воспитана, чтобы выгонять, пусть даже нежеланных гостей, и слишком горда, чтобы, как уличная торговка, затевать склоку.
Позже Юля услышала, а вернее, подслушала, что Полина Тимофеевна говорила Артему. Стоя в узком коридоре под кухонной дверью, девушка узнала о себе многое.
– Да ты открой глаза, наконец! Думаешь, ты ей нужен?! Эта лимита спит и видит, как зацепиться в Петербурге! Она мечтает прибрать к рукам квартиру моих родителей!
Последнюю фразу Полина Тимофеевна произнесла с нажимом. Она всегда подчеркивала, что они с сыном живут не в обыкновенной девятиэтажке, а в квартире ее родителей, хоть тех давно уже не было на свете. Ее родители – отец, директор молокозавода № 2, и мать, заслуженный педагог по вокалу, оба ветераны труда – ее гордость. Эту квартиру отцу дали от завода в далеком восьмидесятом. Полина выросла в многокомнатной коммуналке на Английском проспекте. Привыкшие ютиться в тесноте, трое взрослых людей, переехав в новую, малогабаритную трешку, почувствовали себя в раю. Полина впервые в жизни получила в свое распоряжение целую комнату площадью аж в двенадцать метров! А раньше у нее не то что комнаты, угла своего не было, и спала она на полу, на матрасе, который днем приходилось убирать, чтобы освободить пространство. Она знала, что новая квартира – это заслуга ее отца. Так внушала ей мать. А раз отцу что-то дало государство, значит, он особенный. И они с матерью особенные – не какие-то там неучи, из провинции понаехавшие, а коренные петербуржцы, воспитанные и образованные… И эту квартиру, которая значит для нее так много, она никому не отдаст, умрет, но не позволит здесь жить всяким приезжим.
– Ну, мам! – возмутился Артем. – Почему ты думаешь, что я Юле не нужен? Ты же сама говорила, что я завидный жених.
– Говорила… – Полина Тимофеевна запнулась. Она поняла, что сама себе противоречит. – И говорю! Да разве же эта недоучка деревенская способна тебя оценить по достоинству?!
– Она не недоучка. У нее два диплома о высшем образовании.
– Да хоть пять. Знаю я, как в провинции дипломы получают! В школе учителя пятерки нарисуют, чтобы иметь хорошие показатели, а потом в вузах за корову преподаватели так же оценки ставят. Ее «университеты» на лбу написаны огромными буквами. Рот открыла и все свое «образование» обнаружила. Как она разговаривает – это же тихий ужас! Этот ее птичий язык, этот сленг! А «зал», а «больница»! Я слышала, как она тебя спрашивала, когда ты в больницу пойдешь. В больницу! Не в поликлинику, а в больницу! Какая провинция! Какая глухая провинция!
– А зал тебе чем не угодил?
– Чем не угодил? И это спрашивает мой сын, внук заслуженного учителя и директора крупного предприятия! – произнесла Полина Тимофеевна с пафосом. – Назвать гостиную залом! У нас тут что, Колонный зал? Даже дворяне, жившие в просторных домах, избегали таких громких слов относительно своих комнат. Хотя с ней все ясно: в деревне и что ни сени, то зал!
– Мам, ну что ты, в самом деле? У них так говорят.
– Вот именно, у них. В глухой провинции!
«Гляньте, какие баре! – зло подумала про себя Юля. – Интеллигенция вшивая! Вы у меня попляшете! Я вам устрою веселенькую жизнь! Ты у меня, карга старая, как шелковая станешь!»