Колдовство
Шрифт:
– У дома дяди Славы ходит. Лампа над калиткой горит, а она… Потому Джек и воет.
Из меня словно весь воздух выбили. Ладошки вмиг вспотели.
– Тебя заметила?
Арбуз пожал плечами. Я погасил свечи и подошел к окну. Кроме дядь Славиного дома, рядом стояли только брошенные – слишком темно, чтоб чего-то разобрать. Фонари здесь давно не работали.
– Мих, зря мы, наверное…
Зашелестела трава под окном со стороны реки. Кто-то продирался через крапиву. Мы затаились. Свет в штаб-квартире давали только пунцовые угольки в печной пасти. От сильного порыва ветра задрожал дом, и снаружи
По стеклу заелозило, точно мокрым пальцем грязь стирали. Арбуз медленно отшагнул от окна. Закряхтела половица, выдавая его с потрохами. С той стороны стены послышалось бормотание. Мокрый палец уткнулся во второе стекло.
– А если Юрец прикалывается? – спросил я.
Арбуз не ответил – он тихонько подгребал к себе кочергу. Вокруг дома кто-то шнырял. Пыхтел, ворчал, дотрагивался до ставен, под его весом прогибались доски крыльца. Но дверь никто не трогал.
Все затихло. Полная луна выкатила из-за туч, и возле дома чуть посветлело. Я подобрался к окну и разглядел на стекле черные рисунки. Какие-то символы, вписанные в круги звезды, фигурки зверей.
– Мих, Миха…
Арбуз стоял у самой двери.
– Если вдвоем выбежим, то не поймает, да? Не поймает же?
Я зачем-то кивнул, хотя в голове уже прикидывал, кого из нас бабка Софья схватит. Арбуз был толстый, неповоротливый, но у него кочерга. Я мог вылезти из любой дырки, мог за десять минут сбегать до магазина и обратно, но у Арбуза-то кочерга. Сидеть в доме было нельзя, я как будто чувствовал, что колдовские рисунки смотрят на нас из темноты. А вместе с ними смотрит кое-кто еще.
Мы хотели выждать момент, когда зашуршит и заскребет в другой части дома, но ведьма затаилась. Договорились вылететь на счет «три». Дернули дверь, припустили вперед… и тут же наткнулись на бабку Софью. Она поднялась с земли возле крыльца, перемазанная и жуткая. Я махнул через перекладину над ступеньками, но зацепился за нее и так вывернул ногу, что боль прошлась от пальцев до самого копчика. Рухнул в кусты и застонал. А потом увидел, как Арбуз, пытаясь протиснуться между перилами и ведьмой, умудрился врезаться и туда, и сюда. Бабка Софья вскрикнула, теряя равновесие. Из ее рук выпала банка, раскололась о доски – и ноги Арбуза окатила темная жижа. Кочерга свалилась в траву, бабка следом за ней. Арбуз подбежал ко мне, помог подняться, и мы дали деру куда глаза глядят.
Но далеко уйти не получилось. Ступня болела и как будто сделалась на пару размеров больше. Мы еле доковыляли до забора дядь Славы. Я оперся на него, чтоб отдышаться, и увидел знаки. Увидел их и Арбуз.
– Чего это? – спросил он.
Я сполз на траву и стал тереть ногу. Сперва было очень больно, потом просто покалывало, а теперь ниже голени начало неметь.
– Чего-чего, – ответил я, – отметины колдовские! Вот почему деревня пропадает! Юрец же говорил! Из-за этой все!
«Эта» не показывалась – растворилась в темноте у штаб-квартиры. Арбуз глянул вглубь деревни. Здесь жилых домов было мало. Какие-то на треть провалились в землю, какие-то ссохлись и впустили в себя растения. Можжевельник, папоротник, дикие розы оплетали брошенные избы со всех сторон. А впереди над домами поднимался огромный столб черного дыма.
Арбуз всхлипнул:
– Мама…
Дым напоминал колдовской смерч. Казалось, сейчас он сорвется с места и проглотит нас со всей деревней. Вокруг него бесновались вороны – они каркали, налетали друг на друга и бросались прямо в черное марево, будто пытаясь оторвать от него кусочек.
Арбуз застучал по забору, стал звать дядь Славу, но замолк, оказавшись у калитки. Лампа гудела, высвечивая заляпанные ноги, пятна на пальцах, знаки на досках…
– М-мих, это что, кровь?
В темноте у дома Юрца шевельнулось, закряхтело.
– Надо двигать, – сказал я. – Быстро!
Двигать оставалось только в одном направлении – к дачному поселку. Не в глухой же лес подаваться, не говоря уже о дымящем участке старой ведьмы. Арбуз помог мне встать, я обнял его за шею и запрыгал на одной ноге.
Мы ковыляли по узкой тропе сквозь ивняк у реки, а за нами следом трещали ветки. Бормотание и шамканье могло бы нас подгонять, если бы у Арбуза не кончались силы, а я все больше на него не наваливался. Ведьма догоняла.
У старого лодочного причала стало ясно, что дальше я не ходок. По крайней мере, без отдыха. Одна нога как будто потерялась по дороге, как будто и не было ее вообще, а вторая болела так, словно я месяц не снимал батин кирзовый сапог.
– Все, хана, – сказал я. – Дальше если только по воде.
Травы на берегу было по колено, на склоне лежали останки сгоревшей лодки. Сколоченный из старых досок настил уходил в воду и пропадал в тине. Вокруг плавали кувшинки, в лицо и глаза лез гнус. Арбуз посмотрел в холодную черноту под ногами и поморщился. Он тяжело дышал, держался за бок и явно не хотел открывать купальный сезон.
– Ты б дальше двигал, – проговорил я, – я сам как-нибудь.
– Один я не могу. Погоди… – Он глянул в сторону зарослей у болотной заводи, подпрыгнул и сорвался с места. – Сейчас!
Я улыбнулся, потому что тоже вспомнил. Прошлым летом мелкие в индейцев играли и где-то здесь бросили свое корыто. Лишь бы никто не упер.
Из кустов взлетела выпь с лягушкой в клюве. Арбуз вскрикнул, что тот индеец, и чуть не упал. Но вскоре запыхтел, волоча по земле маленькую лодчонку. Каноэ не каноэ, дырявая или нет, но хотя бы дно на месте.
В этот момент из ивняка вышла бабка Софья.
Мы кое-как сбросили лодку на воду и угнездились внутри. Вообще говоря, это было натуральное корыто, которое дядь Олег, батя одного из «индейцев», приспособил под игры в лягушатнике. Я отломал от настила доску и оттолкнулся. Лодку подхватила Усвяча, по дну тонкой струйкой поползла вода.
Бабка Софья стояла на берегу и смотрела на нас. Потом медленно опустилась на колени, подобрала прутик и стала выводить на земле свои каракули. Мы старались двигаться аккуратно, чтобы сразу на дно не пойти. Я подгребал к основному течению, а Арбуз вычерпывал воду.
Бабка Софья резко выпрямилась, насколько могла быть прямой горбатая карга. Мы отдалились от нее метров на тридцать, когда из Усвячи поднялись рога. Арбуз охнул и дернулся, едва не перевернув лодку. Меня скрутило холодом, но не из-за ледяной воды, которая пробивалась к нам снизу. На берег выходил огромный человек-козел. Мохнатый, что твой полушубок, рога – с полметра каждый. Он выбрался уже по пояс, а потом вдруг обернулся к нам. Арбуз застонал: