Колдун из Темногорска

Алферова Марианна Владимировна

– Нет. Это правда.

– Может быть, она не любит Ивана Кирилловича? – попыталась утешить колдуна Лена.

– Разумеется, не любит. Но это-то как раз и не имеет значения.

Роман поднял глаза вверх, к потолку, и неожиданно хмыкнул.

– Леночка, убери поскорей натюрморт, пока другие не видели.

Лена обернулась. Под потолком, зацепившись за ржавый гвоздь, висел ее собственный лифчик. Лена вспыхнула до корней волос и спешно сдернула неуместное украшение.

– Не смущайся, с кем не бывает. Я однажды пришел на свидание и промочил ноги. Пришлось повесить носки на батарею. Уходя, перепутал свои носки с носками мужа своей любовницы. Вот это уже неприятно.

– У него был грибок на ногах, и ты заразился? – засмеялась Лена.

– Ко мне никакие болезни не пристают, да будет тебе известно, даже СПИД. Просто на следующий день

разъяренный муж попытался сбить меня машиной на улице. А парень работал на «КамАЗе». С тех пор я стараюсь не связываться с замужними женщинами.

– А как же Надя?

Колдун притворно вздохнул:

– Даже мне иногда приходится отступать от собственных принципов.

Эти двое – мужчина и женщина – явились вечером. Тимофей провел их в просторную комнату Игорька. Остряков с любопытством разглядывал обстановку. Все стены комнаты были завешаны картинами – сплошь авангард, в буковых лакированных рамах, по три-четыре в ряд. Зато бронзовая люстра и бра на стенах были старинными с зеленоватой благородной патиной, а кресла с изогнутыми ножками и округлыми, как женские прелести, спинками, обитые кремовым атласом, сделали бы честь любому музею. Будто два разных человека жили в этой комнате, и эти двое друг друга ненавидели.

Бабка, пришедшая с Остряковым, смотрела хмуро и неприязненно. У нее было темное худое лицо, белоснежные, сверкающие серебром, волосы и черные, будто насурьмленные, брови. А зубы белые, ровные, но не вставные, – свои, самоделанные, как у Романа. Старое зимнее пальто с облезлым воротником она снимать не стала, а лишь распахнула на груди и откинула с головы платок. За гостями Тимофей внес огромную матерчатую сумку и поставил ее на пол у входа.

– Вот, как просили, – весело объявил Остряков, потирая руки. – Доставил в лучшем виде. Знакомьтесь – Марья Севастьяновна Воробьева, потомственная колдунья. Сплетет водное ожерелье в лучшем виде.

– В самом деле колдунья? – Игорь недоверчиво поглядел на старуху.

Светлые ее глаза, узкие и чуть косо прорезанные очень напоминали глаза того парня, что вытащил Игоря из «Мерса».

– Сплету, – пообещала Марья Севастьяновна, – но только учти: наденешь – так носить будешь до скончания века. Никто не снимет с живого, а с мертвого оно само спадет.

– Так уж и никто? – хитро прищурился Колодин.

– А коли снимет – тебе хуже станет, чем мертвецу, – пообещала старуха.

– Что ж, плети, – повелел Колодин. – Дорого берешь?

Марья Севастьяновна задумалась:

– Ты первый, кто ожерелье купить хочет. Ведь это не радость какая, не удовольствие. Ожерелье убить запросто может.

– Сколько возьмешь? – повторил вопрос Колодин.

– По сотне за штуку. Сколько плести? – старуха склонилась над принесенной сумкой и принялась выставлять на пол полиэтиленовые бутылки из-под колы, наполненные родниковой водой такой прозрачности, что она отливала голубым.

– Пустосвятовская вода, наичистейшая вода на свете, – сообщил Остряков, потирая руки.

– Мне и вот ему сплетешь, – Игорь кивнул на Тимофея.

– По одной штуке? – равнодушно спросила старуха, по-прежнему не снимая пальто, хотя в комнате было жарко.

– А что, можно и больше?

– Отчего же. Можно и больше, – кивнула она. – Других водяков чуять лучше будешь, коли трижды окольцуешься.

– Отлично.

– Ты случайно не Лавриков? – неожиданно спросила старуха и подозрительно поглядела на Игоря. – Нет?

– Насколько помню свою родословную, нет.

– А он? – теперь цепкий взгляд колдуньи ощупывал Тимофея.

– Да не Лавриков он! – нетерпеливо воскликнул Игорь.

Старуха тронула запястье Тимофея, будто пощупать пульс собиралась. Потом кивнула, подтверждая: не Лавриков.

– Выйди! – приказал Игорь Острякову. – В коридоре подожди, тебе при этом быть не обязательно. Ты здесь лишний.

Остряков запротестовал, но напрасно – Тимофей вмиг выпроводил его в холл.

Оставшись наедине со старухой, Колодин добавил:

– Мне одно ожерелье сплетешь, а охраннику моему – сразу три.

Тимофею мысль надеть три оберега сразу не понравилась, но спорить он не решился. Старуха вытащила кухонный остро отточенный ножик, и только тогда, наконец, скинула пальто, но не до конца, а лишь обнажив плечо и руку. Закатав рукав фланелевой кофты, она четырежды провела острием ножа по дряблой бесцветной коже. Белесые борозды разошлись, но крови не выступило ни капли. Тогда она стала лить в ранки воду. Несколько

раз Игорь порывался спросить, что она делает, но всякий раз старуха предостерегающе поднимала палец. Колодин не решался нарушить царящую в комнате торжественную тишину, ждал. Волосяную основу старуха плела из своих седых длинных волос, и они, замкнув в себе водную нить, миг сделались разноцветными. Первым ожерелье она надела на шею Колодину, потом занялась его подручным.

– Отлично, – сказал Колодин, трогая пальцем серебряную водную нить. – И что же с ним можно делать?

– Все, что ни пожелаешь, на что силы твоей хватит. Какой талант скрытый в человеке сидит, то ожерелье и откроет, высвободит и укротить поможет, – отвечала Марья Севастьяновна. – Тут все от человека зависит. Вон сынок мой непутевый мог бы весь мир к ногам своим положить, а он сидит в Темногорске да беглых мужей бабам разыскивает. Глупец! – она в сердцах плюнула на пол.

Игорь отсчитал старухе обещанные четыре сотни, и она, тщательно обсмотрев каждую бумажку и про каждую спросив «не фальшивая ли?», спрятала добычу во внутренний самодельный карманчик в пальто. После чего несказанно подобрела, и теперь расспрашивать ее сделалось сплошным удовольствием. Сама Марья Севастьяновна умела многое. Исцеляла по мелочи – бородавки там или прыщи, порой и похуже заразу усмирять ей доводилось. Ну лучше всего удавалось ей наводнения, ливни, паводки и прочие напасти. Дождь могла вызывать, и сын ее теперь этим балуется иногда. А вот чего не передалось от предков – так это умение бриллианты с помощью воды делать. Сказывали, бабка ее тем занималась, и богато жила, трое мужей ее состояние мотали, и промотать не могли, безвылазно в Монте Карло на зеленое сукно деньги метали, проигрывались в пух и прах, и через это частенько помирали. А, на следующий год, глянь, новый супруг катит за границу на воды с новыми пухлыми пачками кредиток, и опять все спускает, а дом Марьи Гавриловны – бабку тоже Марьей звали – краше и богаче прежнего. Было у Марьи Гавриловны два малолетних сынка, один куда-то сгинул еще в революцию, а куда – неведомо, а второй – Севастьян, в бега кинулся. Потом уже, при Советах, в детдоме воспитывался, прикинулся, что не помнит, кто он такой и откуда. Хотя помнил все прекрасно, и бабкины наговоры, и многие ее штучки с водой, но – хитрая бестия – все это скрыл, ни словечком не обмолвился. А бабку ту в «парилке» большевички от души попарили, бриллиантики ее хотели найти, да так ничего и не нашли, кроме водички нашенской, пустосвятовской. Слышал, наверное, милый, про «парилки», которые большевички придумали для тех, у кого золото припрятано, или хотя бы предполагалась, что припрятано? Слышал, конечно. Теперь про это пишут в газетах. А в прежнее время об этом не по газетам знали, глаза у людей лопались от жара в этих самых парилках. Говорят, Марья Гавриловна там и померла, не вынесла многочасового жара, сердце остановилось. Да и как вынести, коли студёная вода – ее стихия? Водное ожерелье ее там, в жару-то, и придушило. Чем вам, скажите, не Пиковая дама двадцатых годов?

– Воду, говоришь, нашли вместо бриллиантов? – задумчиво переспросил Игорь и стиснул пальцы в замок, чтобы унять внезапную дрожь. – А принеси-ка ты нам чайку, Тимофей, – велел охраннику. – Ну и конфеток для гостьи не пожалей. Пожилые сладкое любят.

– Я не люблю, – отвечала старуха, – но конфетку, может, и съем.

Конфеток она съела три штуки – до того оказались вкусные.

– Это откуда ж такие? Из Франции наверняка.

– Как же бриллианты из воды-то получаются, – недоверчиво усмехнулся Колодин. – Бриллианты – это углерод, а вода – аш-два-о.

– Слово главное, а что под ним – не столь важно, – засмеялась старуха. – Если заклятие умело наложено – после этого хоть в лупу смотри, хоть в микроскоп – одно увидишь – алмаз природный чистейшей воды. Слышал, милый, такое выражение?

– А если ваши бриллиантики поддельные кинуть в огонь, что будет?

– В огне они испарятся, как капли влаги. Но ведь это не имеет значения. Кто же так бриллианты проверять станет? Однако, в давние времена, был, сказывают, случай. Красотка одна на бал собиралась, колье бриллаинтовое достала, и ну вертеть так и сяк перед зеркалом. А подле канделябр стоял с четырьмя свечами. Она колье над свечами пронесла, и бриллиантики фьють – и испарились! Одна оправа осталась. Только я думаю, все это враки. Хорошее заклятие одну стихию от другой отделяет. И уж от жара свечи камень ложный оборонит. В печке, конечно, такой водяной камешек не выдержит, ну а против свечи устоит.