Колдун из Темногорска

Алферова Марианна Владимировна

– А может, ты все врешь, может, ты и сама можешь алмазы делать, а?

Старуха затряслась от смеха.

– Смеешься ты надо мной. Шутник! – погрозила Марья Севастьяновна Игорю пальцем. – Да разве я ходила бы в этом пальтишке, если бы мне подобная тайна была ведома? Или Роман мой непутевый разве бы промышлял своим дурным ремеслом? Да по нынешним временам мы, этой тайной владея, пол России могли бы скупить.

– Верно, могли. Если бы позволили, конечно. А как говоришь, бабку твою звали?

– Гамаюнова Марья Гавриловна. Отец всегда говорил, что фамилия у нее была подходящая для этих дел. А Севастьяну в детдоме простенькое прозвание дали – Кусков. Потому что он куски хлеба под подушкой прятал.

– Гамаюнова, – повторил Колодин и, помолчав, усмехнулся. –

Хитрые, как я посмотрю, вы все, колдовское племя! Может, ты мне байки рассказываешь, а у самой бриллиантов полный сундук?

– Да не знаю я того заклинания! Чтобы никогда мне не напиться пустосвятовской воды!

– Ну и черт с ними, с бриллиантами! Плевать. У меня у самого денег хватает. Только что из того? В моей беде от денег никакого толка! Эх, если бы ты помогла мне, Марья Севастьяновна! – воскликнул Игорь с искренним отчаянием в голосе.

– Так я ж тебе ожерелье сделала. Это разве не помощь?

– Мало этого. У меня враг есть. Смертный. Тоже ожерелье имеет. Он моим другом прикинулся, к невесте моей прокрался и изнасиловал… Она после этого как будто умом тронулась… – В голосе Игоря прорвались самые настоящие рыдания.

– Мерзавец!

– А мне никак с ним за все не посчитаться! Его ожерелье неуязвимым делает. Алексей Стеновский его имя. Может, слышала? Он одно время в Темногорске жил.

– Стеновский… Фамилия знакомая.

– Он отца своего недавно убил, – подсказал Игорь. – Наемный киллер застрелил в подъезде. Об этом в газете писали.

Старуха гневно сдвинула брови – ненавидела она насильников и убийц.

– Давай, я тебе меч сделаю, – предложила.

– Меч? Какой меч? На кой черт мне твой меч?

– Водяной. Разит не хуже стального. Три дня будет меч. А к исходу третьего дня с закатом расплавится.

– Ну и к чему мне этот меч сдался? Я что, рубиться с врагами пойду?

– Меч тот один способен водную нить перерубить. Ничто не может, ни одна сталь, а водяной меч может. А коли ты на человеке водную нить перерубишь, то он навеки твоим рабом сделается. И умрет вместе с тобой. То есть, конечно, может и раньше помереть, но никак не позже. Навек ваши жизни будут связаны. Потому как у вас будет одно ожерелье на двоих. Так ты со своим обидчиком посчитаешься. За все.

– Это уже интересно, – засмеялся Игорь. – А тебе, бабуля, оказывается, цены нет. И бриллиантов никаких не надо – знания твои дороже стоят. – Он знал, как к кому подольститься. Гамаюнову когда-то льстил бессовестно, и Лешке Стеновскому – время от времени. А прежде и позже них – то есть всю жизнь – отцу.

– Насмешил, милый, – махнула рукой Марья Севастьяновна. – Кто ж у нас на Руси знания-то ценит? Их в сундук разве что складывать, да замок навешивать, а более ни для чего они не пригодны. Вот отец мой кем был? Канавы для осушения рыл. Повелитель водной стихии, а с Водой-царицей воевал. Смех, да и только… А я? Книжки глупые в библиотеке тасовала. Теперь Роман мой непутевый одним баловством помышляет… – Она в сердцах махнула рукой.

– Слушай, Марья Севастьяновна, сколько ты за водный меч возьмешь?

– Три сотни, не меньше, – веско проговорила старуха, и тут же поняла, что продешевила. – Пятьсот.

– Идет, – не торгуясь, согласился Колодин. И нервно потер руки. – Делай, не пожалеешь.

Остряков за дверью маялся, дожидаясь, когда же кончится великая ворожба, и можно будет вернуться назад, в комнату. Только не в его обычае было сидеть тихохонько, не имея доступа к информации. Игорь Колодин, оно конечно, умный малый, но ведь не догадался, что по дороге сюда Остряков и для себя у занятной старухи малость колдовства испросит. Так, по мелочи, и ценой всего полтинник. Но ценная крохотулечка вышла. По капле заговоренной воды пустосвятовской в каждое ухо. Поначалу неприятно – постоянно что-то шуршит в ухе, как будто мир с тобой через испорченный динамик разговаривает. Но зато как слышно! Каждое словечко отчетливо через любую стену, будто его произнесли в двух шагах. И сейчас, сидя со скучающим видом на стуле, Остряков

прислушивался. Говорили о важном. О даруемой водным ожерельем силе, потом о бриллиантах заговоренных, сделанных с помощью воды. Но так, что не отличимы фальшивые камни от настоящих, если сильное заклятие на них наложить. Услышав такое, Остряков едва не подпрыгнул на стуле – сразу же вспомнился ему сейф в подвале Сазонова и бутыли с водой. И вода эта растекалась по полу, оставляя влажные пятна, и ничего кроме. А ведь достаточно было только слова Гамаюнова, и засверкали бы перед ними тысячи бриллиантов. Бог мой – какое вранье! Не было у Сазонова никаких денег. Идея была, а денег не было. Все фикция, мираж, Сазонов только изображал из себя мецената, а всем распоряжался Гамаюнов. Вот, откуда пошли эти слухи о драгоценных коллекциях, которые якобы вывезли с Родины предки Сазонова, и которые он теперь распродает ради нужд своего Фонда возрождения. Какая досада: спустя столько лет узнать истину! Остряков был так поражен этим открытием, что упустил, о чем же дальше шла речь за стеной, и пришел в себя только тогда, когда услышал слово «меч». Но больше в тот момент он ничего не смог разобрать, потому что в эту минуту из апартаментов Игоря выскочил Тимофей и рысью побежал куда-то – слышно было, как он возился где-то на кухне, потом понесся назад – и с чем же? С оцинкованным корытом в руках! Странно было, что такая заваль отыскалась в роскошной квартире Колодиных. Когда Тимофей скрылся в комнате со своей добычей, Остряков вновь навострил волшебные свои ушки. То, что он услышал, повергло его в изумление: Колодин со старухой обсуждал особенности мечей.

– Мне нужен кривой китайский меч… – назидательно говорил Игорь. – Точно такой, как на этой картинке. Сможешь?

– Не все равно, – отвечала старуха. – Форма не имеет значения, а стихии всюду равны – что на Востоке, что на Западе. А мы с тобой, мой мальчик, не Восток и не Запад. У нас – пограничье. У пограничья свои законы. То есть любые сгодятся.

Послышалось журчания воды. И шепот старухи, но настолько тихий, что ни единого словечка, как ни старался, мистер Шарп разобрать не мог.

«Моются они там, что ли?» – изумился Остряков.

Потом раздался странный мелодичный звон – будто разом зазвенела сотня крошечным серебряных колокольчиков, и что-то тяжелое грохнулось на пол.

– Отлично! – послышался возглас Игоря Колодина.

Следом раздался истошный визг. Остряков испуганно ойкнул и отпрыгнул подальше от стены. Уши ему враз заложило от этого визга. Сомнений не было – кричала старуха, будто резали ее там, в комнате, но резали медленно, изуверски. Остряков, стуча зубами, попятился к двери. Дернул ее, хотел выскочить в переднюю, но охранник тут же возник на пороге, толкнул его назад, в холл, и буркнул «велено сидеть». Дверь вновь захлопнулась. А визг все несся из комнаты, постепенно затихая, сменяясь предсмертным хрипом.

«Так ведь он и меня, как и ее», – пронеслось в мозгу.

Старуху Игорь замочил. А потом и Острякова, как свидетеля…

Ноги тут же сделались мягкими, как тесто, Остряков осел на пол. Хотел помолиться. Губы шевельнулись, просипели невнятное. Рука, поднесенная ко лбу, дернулась и застыла, потом нетвердо скользнула вниз и, заплутав, почему-то клюнула в крестном знамении сначала левое плечо, а потом правое, хотя крещен Остряков был в православной вере. Правая штанина сделалась нестерпимо горячей, а потом стала противно липнуть к телу и холодить.

«Я же обмочился…» – сообразил Остряков и захихикал.

Получилось как-то невыносимо унизительно. По-детски. Стыд слегка притупил страх. Мысль о том, что Колодин сейчас выйдет и увидит старого приятеля сидящим в луже, затмила все остальные. Остряков вскочил, торопливо подбежал к стулу и сел, всем своим видом показывая, что к луже не полу он не имеет ни малейшего отношения.

Старуха выскочила из комнаты Игоря. Живая. Но в каком виде – платка на ней не было, волосы растрепаны, глаза выпучены, а на тощей жилистой шее – кровавая ссадина. Ожерелье плетеное с серебряной ниточкой, какое она прежде носила, исчезло.