Колдун
Шрифт:
и ни прочий контингент
не смогли за сотни лет.
До сих пор у нас в Расее
правят злыдни и злодеи
на погибель всей страны.
Знать, и мы кой в чём грешны.
Перво-наперво, от Бога
отступились мы немного,
положить умело крест
вряд ли сможет кто окрест.
Во-вторых, мы позабыли
сказки все свои и были,
а должны бы наизусть
знать истории про Русь.
* * *
В
у сельчан в большом почтенье
в добром здравье и с мошной
жили муж с своей женой.
Всё у них мирком да ладом
по обычьям и обрядам:
пашня славная и дом
с красной крышей и крыльцом.
Муж хозяйствует на поле,
а жена по Божьей воле
варит, моет, чистит, шьёт,
в общем, дом во всём блюдёт.
Так стараньем и заботой,
повседневною работой
в уважении сельчан
жили Марья да Иван.
Бог за веру и терпенье
им послал для утешенья
двух детей в едину ночь –
и наследника, и дочь.
Отмечало всё селенье
это славное рожденье,
веселились до утра
все от мала до стара.
А с утра друзья Ивана
снова взялись за стаканы,
и опять плясали вкруг
сорок Марьиных подруг.
После доброго зачина
всё пошло по жизни чинно,
без особых мук и бед
пролетело десять лет.
Прилежаньем и стараньем
отличались Маша с Ваней,
и помощники во всём
были матери с отцом,
почитали бабку с дедом,
мать не мучили обедом,
без претензий и хлопот
ели всё, что Бог пошлёт.
* * *
Как-то летнею порою
Марья вместе с детворою
домовничала в дому
и, незнамо почему,
целый день была не в духе.
Как у немощной старухи
выпадало всё из рук.
Может, было недосуг,
может, хворь вселилась в тело,
может, просто надоело
каждый день варить и печь,
стены с крышею стеречь.
Всем известно, что причины
в бабьих душах для кручины
сверх того, конечно, есть –
кто их может перечесть.
К полдню солнце раскраснелось,
словно девица зарделось,
гонит всё живое в тень:
в сени, в лес и под плетень.
Лишь у Марьи ни минуты
нет, чтоб прятаться в закутах, –
все работы на одну,
как невзгоды на страну.
Тут помянешь вражье племя
сгоряча. А в это время
по деревне напрямик
незнакомый шёл старик
и негаданно нежданно
в избу к Марье да Ивану,
не здороваясь, вошёл,
не крестясь, залез за стол.
Марья ахнуть не успела,
как старик скатёркой белой
вытер руки и лицо
будто мытое яйцо,
шапку грязную в заплатках
кинул в детскую кроватку,
положил на стол кисет
и потребовал обед.
Не смущаясь, не краснея,
он сидел, набычив шею,
и плевал на чистый пол,
как верблюд или осёл.
Тут хозяйка не стерпела,
закричала, зашумела:
«Ишь, надумал что, нахал,
уходи, пока скандал
я тебе не закатила,
собирай, нечиста сила,
свои вещи и тряпьё,
чай, не царское бельё,
да и ты, чай, не царица,
чтобы мне с тобой рядиться».
И, как с закрома мышей,
погнала его взашей
с бабьей руганью и бранью.
А в ограде Маша с Ваней
стали мамке помогать
старика с подворья гнать.
А старик, как кошка, прытко
из избы скорей в калитку
прошмыгнул, и всем троим
пальцем грязным и сухим
погрозив, сказал сердито:
«Марья, мы ещё не квиты,
рассчитаюсь я с тобой
самой страшною бедой,
за такое угощенье
нет тебе вовек прощенья».
В землю топнул старикан
и растаял, как туман.
Марья тут перекрестилась,
долго в комнате молилась
на святые образа,
чтоб не грянула гроза.
* * *
В тот же день пришло проклятье,
поселилось на полатях,
превратив цветущий дом
и в Гоморру, и в Содом.
Всё добро единым махом
разошлось по свету прахом:
всю одежду съела моль,
извела скотину боль,
пашеницу из-под крыши
за ночь вытаскали мыши,
тараканы и клопы
съели чуть не воз крупы.
Так дожились, что запаса
никакого, кроме кваса,
не осталось наперёд.
Удивляется народ:
«Это что за чертовщина,
баба в силе и мужчина
бьются рыбами об лёд,
а удача не идёт.
Всё прожили да проели,
в лето раза три горели,
в огороде червяки
съели всё, лишь сорняки
разрослись, как будто кто-то
проявлял о них заботу.
Видно, правда, где беда,
там полынь и лебеда».
Людям горе, ну, а нечисть
продолжает куролесить:
на детей наслала хворь,
то ли свинку, то ли корь,
а затем ещё заразы