Колдунья из Треугольного переулка
Шрифт:
– Сеня! Женя! Илюша! – обернувшись, крикнула Тамара вглубь комнаты, – вы Маню не видели? В окне тут же показались улыбающиеся рожицы трёх Тамариных братьев.
– Нет, не видели, – радостно сообщили они. – А вы у Гриши спросите, может, она к нему пошла? – посоветовали они.
Тамася стремглав выскочила за ними во двор.
– И я с вами, тетя Анна, – попросилась она. Тамара была красивой караимской девочкой с длинными чёрными, как смоль волосами, и озорными, по-восточному удлинёнными миндалевидными глазками. Её тётя, после смерти своего брата взявшая содержание всей его большой семьи на себя, была превосходной портнихой и наряжала девочку во всё белое, за что во дворе её прозвали «муха
Гриши дома не оказалось, а его мать, госпожа Вальтер, сообщила им, что он полчаса, как ушёл с Амалией Карповной на базар за рыбой.
– Но Маню, мы сегодня не видели, – уверила она их.
– А вам Джульетта случайно не попадалась? – в свою очередь озабоченно спросила она Анну. – Представляете, взяла себе моду гулять сама по себе: захотела – пришла, захотела – ушла, – с осуждением заметила она. – Как какая-то уличная собака, просто позор, честное слово. Анна молча покачала головой.
– Дождётся, что мы её вообще больше одну отпускать не будем, – громко пригрозила госпожа Вальтер, будто непослушная Джульетта была где-то рядом и могла слышать её угрозы.
– А вы зайдите в больницу, – посоветовала она, – может, Маня к Якову забежала?
– Дяди Якова нет в больнице, сегодня ведь Рош ха-Шана, – напомнила Анна. – Он с утра ушёл в синагогу.
– Ой, извините, я и забыла! С Новым годом вас, Анна, – поспешила поздравить её госпожа Вальтер. Население больничного двора представляло собой смесь различных национальностей и, соответственно, вероисповеданий: здесь жили поляки, немцы, евреи, молдаване, караимы, греки, русские и украинцы. Праздник для одних был праздником для всех, потому что в этот день принято было приглашать соседей, и во дворе праздники плавно переходили один в другой.
– Слушайте, а чего мы тут гадаем? – встрепенулась вдруг Тамара. – Маня, скорее всего, в лицей побежала, Лёнчика проведать. Не было её сегодня, – хмуро возразил Володя, – я только что оттуда.
Все помолчали. Анна не на шутку забеспокоилась. Девочка у неё, конечно, самостоятельная, но не могла же, она взять и, не спросившись, уйти из дома, зная, что сегодня праздник, который следовало проводить в кругу семьи!
– Знаете что, – опять вмешалась жена аптекаря, – а может, она ушла с Яковом Натанзоном в синагогу? Все выжидающе уставились на Анну, и та с облегчением вздохнула: ну, конечно же, как ей это сразу не пришло в голову! Конечно же, в синагогу!
– Спасибо, что вы мне это подсказали, уважаемая госпожа Вальтер, – сердечно поблагодарила её Анна – мне и самой следовало бы об этом догадаться, а то я уже начала беспокоиться. Мы с Володей пойдём домой, а вы, если увидите Маню, передайте ей, что дома её ждут, пусть нигде не задерживается.
– Всенепременно, – заверила её жена аптекаря – не беспокойтесь, обязательно скажу.
– А я побегу поищу Джульетту, – предложила Тамара и умчалась в сторону сарая, где был захоронен дворовой пёс Ромео, и где обычно проводила своё время тоскующая о погибшем друге Джульетта.
Войдя в дом, Володя с любопытством огляделся. Убогая обстановка дома вначале поразила его, ему ещё никогда не приходилось бывать в таком бедном жилище, но почему-то здесь ему всё нравилось. В комнате было уютно и чем-то приятно пахло. На столе, кроме маковых пирогов, в тарелке лежали нарезанные дольками яблоки и мёд в вазочке.
– У вас очень чисто, – вежливо заметил мальчик.
– А как же иначе, – с достоинством ответила женщина, – ведь сегодня Рош ха-Шана, еврейский Новый год, начало новой жизни*. Чтобы она была светлой и чистой, положено хорошо прибраться в доме, такая у нас традиция. Ты садись, – пригласила она его, – а я угощу тебя своим маковым штруделем. Говорят, – с гордостью добавила она и просияла улыбкой, – что он у меня получается отменным. Володя не стал отказываться и с удовольствием отправил в рот кусок благоухающей сдобы.
– О! А вы знаете и, правда, очень вкусно, – с видом знатока похвалил он и задержал взгляд на лице женщины, на котором отчетливо проступали следы слёз. – А почему вы плакали, тётя Анна? Вас кто-нибудь обидел?
– Обидел, – вздохнула Анна и опустила голову, – и как ты думаешь – кто? Мой собственный отец. Правда, это случилось давно, но так уж получилось, что вспомнила я об этом только сегодня. Они помолчали.
– А ты знаешь, – неожиданно спросила она, – какой именно сегодня день?
– Вы же уже говорили, Новый год, – вежливо напомнил мальчик. – Только ведь его отмечают зимой, – заметил он.
– А у евреев – сегодня, – пояснила Анна, – мы ведем своё летоисчисление со дня основания мира. В этот день [8] нельзя ни в коем случае ни с кем ссориться. А я…, – и она опустила голову, вспомнив умаляющее лицо своего отца и его протянутые к ней руки, – я очень обидела своего отца. Он, конечно, очень виноват передо мною, – помолчав, добавила она, – но ведь он мой отец… Тем более, что из родных у меня никого больше нет: только он и Маня.
8
Рош ха-Шана в переводе с еврейского означает «Глава года». Считается, что именно в дни Рош ха-Шана Бог вершит свой суд над людьми и выносит вердикт о жизни и смерти: если занесут тебя в Книгу жизни – значит, ещё один год жизни тебе гарантирован. В эти дни принято просить прощения у тех, кого довелось обидеть словом или действием, ибо человек не может быть прощен Богом, пока он не будет прощен людьми. Вспомните Прощёное воскресенье – «Бог простит».
– Да, я знаю, – неожиданно заметил Володя, – мне Маня говорила, что её отец умер. Анна удивлённо взглянула на него.
– Ты что-то путаешь, она не могла этого знать, я сама об этом вспомнила только сегодня.
– Ничего я не путаю, – возразил мальчик, – она ясно сказала: – Мой отец умер, – подтвердил он.
– Странно, – покачала головой Анна и, услышав скрип входной двери, радостно вскочила со стула. – А вот и наши, слава богу, вернулись.
– А кто тут мои штрудели поедает, – с грозным видом спросил Яков Натанзон, заходя в комнату, – мы так не договаривались!
– А где Маня, дядя Яков? – с удивлением уставилась на него Анна.
– Откуда же я знаю, – в свою очередь удивился фельдшер. – Когда я уходил, она ещё спала.
– Господи! Да что это такое, где же она тогда может быть?! – вскочив, всплеснула руками женщина. Лицо её побледнело до такой степени, что стало белое, будто бумага.
– Чего ты так разнервничалась, дочка, – принялся успокаивать её Яков. – Куда она от нас денется?
– Да как же не нервничать, если с утра её никто нигде не видел, – едва не плакала Анна, губы у неё беспомощно дрожали. – Я надеялась, что она с вами ушла…