Колеса ужаса
Шрифт:
— Скажи, — зашептал Порта, — у этой женщины был ярко-красный пояс и длинные чулки до бедер? С узкой полоской голой кожи вверху?
— Да, ярко-красный и очень длинные чулки, — сонно ответил я.
— Черт! Ярко-красный пояс! — простонал Порта.
— И очень длинные чулки, — продолжил Малыш.
Оба грузно повалились снова на солому.
— У нее не было ни одной вши? — спросил из темноты Порта.
— Никаких вшей, ты что, спятил? — ответил я с достоинством.
— А она хоть чуточку не пахла землей? — спросил Штеге из своего угла у печи.
— Не пахла…
Вздох.
18. ПАРТИЗАН
В кабинете сидел писарь. Перед ним на столе лежал листок бумаги. Мозг его был почти парализован инструкциями. Он предоставил делу идти своим ходом. Одного человека повесили. Одна девочка лишилась отца. Война продолжалась.
Накануне «охотники за головами» арестовали русского крестьянина. Он сидел в камере рядом с канцелярией. Собственно говоря, он должен был находиться там, пока не протрезвеет, но писарь унтер-офицер Хайде, член партии, увидел замечательную возможность. Крестьянин свалился ему в руки, будто спелая слива. Он тут же доложил наверх, бумаги были подписаны и скреплены печатью командира полка. Лавина сорвалась. Крестьянина уже ничто не могло спасти. Скоро в тыл, в безопасное место отойдет поезд, увозя с собой унтер-офицера Хайде, награжденного Железным крестом первого класса.
Было вылито две бутылки водки. У крестьянина и унтер-офицера из второй роты дело дошло до драки. Унтера, когда он протрезвел, выпустили. Все произошло согласно инструкциям. Рапорт на листе бумаги превратился в запальный шнур, вызвавший цепной взрыв событий.
В Житомире страстно увлекались заседаниями трибунала и тяжкими обвинениями. А это дело, как всегда в армии, оказалось раздуто.
Начальник тюрьмы генерал-майор Хазе был стариком. Ему шел восьмой десяток. В шкатулке, выложенной внутри черным бархатом, лежали аккуратно сложенные локоны волос казненных. Он коллекционировал их, как другие бабочек. Что могли делать могущественные господа в Житомире, если не казнить людей? После войны генерал вновь станет добрым директором школы в небольшом городке, где ради мещанской добропорядочности придется расстаться с коллекционированием локонов.
Крестьянин был бедным, изнуренным человеком, перепившим водки. На бумаге он превратился в опасного партизана, хотевшего причинить вред Третьему рейху.
«Охотники за головами» увели Владимира Ивановича Васильева. Бросили в грузовик, усмехаясь при этом, помахали нам на прощанье и покатили в Житомир. Один из них ударил Васильева прикладом по голове.
Владимир Иванович был всего-навсего русским крестьянином, нижайшим существом в глазах прусского «охотника за головами». О котором быстро забыли бы, если б не девочка в зеленой косынке.
Привыкаешь ко всему, даже к повешению множества «партизан». После смерти они становились советскими героями. Если б остались в живых, стали бы советскими заключенными в северных лагерях за то, что не были повешены как «партизаны», а обрабатывали землю в то время, когда в их селе находились гитлеровские солдаты.
Девочка в зеленой косынке пришла в клуб-столовую, устроенную в одном из домов предприимчивым интендантом, который изрядно нагревал руки, отпуская еду и выпивку в кредит под шестьдесят процентов. Поколебалась, потом приблизилась к столу, за которым сидели со всеми нами Порта и Малыш.
— Где мой папа? Его нет уже три дня. Нам с Настей нечего есть.
— Кто твой папа, глупышка? — любовно спросил Старик, а Порта похотливо щелкнул языком.
Девочка ответила ему тем же. Мы громко захохотали.
— Мой папа крестьянин, Владимир Иванович Васильев. Из белого дома возле речки.
Воцарилась тишина.
Старик поскреб затылок и в отчаянии оглядел нас, прося о помощи, но мы отодвинулись от него. Что мы могли сказать? Члены трибунала в Житомире были жестокими людьми. Им нравился вид свисающей с балок веревки, особенно если на ней висел человек.
— Девочка, его увезла полевая жандармерия. Произошла нелепая история. Писарь написал на листе бумаги несколько лишних слов.
— Куда увезли папу?
Старик провел ладонью по волосам. Порта ковырял в ухе спичкой.
— Я точно не знаю. Машина поехала на запад, к шоссе.
Девочка, которой было от силы четырнадцать лет, обвела испуганным взглядом грязные, небритые лица с каплями водки в уголках рта и крошками махорки в волосах бороды. Лица чужеземных солдат в иностранных мундирах, которые арестовывали бедных крестьян, вешали их или отправляли на запад, откуда не возвращался никто.
— Ты одна дома? — спросил Штеге, чтобы нарушить молчание.
— Нет, там Настя, она больна.
— Кто такая Настя?
— Моя сестренка. Ей всего три года.
Мы принялись кашлять и сморкаться. Малыш плюнул.
— Будь проклят весь этот мир и прежде всего «охотники за головами!»
— А кто стряпает? — спросил Старик.
Девочка поглядела на нас.
— Я, кто же еще?
— Да, конечно. Но у вас нет еды. Где ваша мать?
— Ее забрали люди из НКВД, когда уводили дедушку. Еще до войны.
Малыш подошел к интенданту. После недолгого, но ожесточенного спора вернулся с буханкой хлеба и кульком соли.
— Вот, получай от Малыша. — Ив раздражении ударил пинком по ножке стола. — Бери, а то выброшу.
Девочка кивнула и спрятала хлеб и соль за пазуху.
— Садись за стол, сестренка, — приказал Порта.
Солдаты сдвинулись, чтобы освободить ей место.
Она села.
Порта сгреб ложкой в крышку котелка остатки еды Малыша, Штеге и своей, придвинул к девочке.
— Ешь. Ты, должно быть, голодная.
— Я побегу домой. Может быть, папа вернулся.
И вопросительно посмотрела на нас.
Все, отводя глаза, молча курили, набивали трубки или пили большими глотками водку из горлышка.
Старик потеребил нос.
— Нет, садись и ешь. Твой папа не вернулся. — После краткой паузы с подавленным видом добавил: — Пока что.
Девочка осторожно, с легкой робостью села на край грубой скамьи. Сдвинула зеленую косынку на затылок и жадно принялась есть руками, не обращая внимания на протянутую Стариком ложку.