Колесница
Шрифт:
– Ну? – напирала Марта, звеня ложкой. – Чего молчишь?
– Послушай, – ответила Ракель, – зря не рассказала, да. Но я никуда не метила. Встретилась с ним только для того, чтобы попросить оставить меня в покое. Марта! Ну ты сама подумай, какая из меня фаворитка? Я там в первый же день кого-нибудь загрызу.
– Все так говорят, а потом... – Марта взволнованно оглянулась. – Ты не видишь масштабов, Эля. Один раз дала слабину – всё, он уже не отлипнет, уболтает, как пить дать. Ему нравятся такие, как ты, с веснушками. Тебя от гаража ещё отмыть – совсем актриса будешь.
– Давай-ка ещё раз с начала... – сказала Ракель, пропуская сомнительный комплимент
– Предостерегаю. – кивнула Марта. – Тесно сейчас на насесте. Каждую новенькую старенькая на своей шее тащит.
– Не собираюсь я ни к кому на шею. – успокоила Ракель. – И ни на что другое. Моё дело – тапки штопать, да в гараже у себя торчать.
– Ты прости, Эль, но не могу я на слово верить. – Марта нервно заёрзала на стуле. – Очень сложно всё, не потянет наш курятник ещё одну нахлебницу. Чтобы кого-то взять, нужно сперва кого-то выкинуть. А я сейчас в конце списка, понимаешь?
– Я уже сказала, что больше на встречи не соглашусь. – теряя терпение, повторила Ракель. – Буду морозиться, пока он не выдохнется. Что я ещё могу сделать? Подстричься криво? Мыться перестать? Или сразу отрезать себе что-нибудь?
– Да... – подумав, согласилась Марта. – Да, нужно что-то такое. Точно!
Слова были сказаны под руку – от услышанного Ракель поперхнулась и чуть не выронила чашку.
– Разговор окончен. – объявила она.
– Ты чего, Эль? – не поняла Марта.
– Ты не в себе, Марта. Ты больна. Я не знаю, что вы там друг с другом делаете, и знать не хочу. Возвращайся в свой курятник, – следующее Ракель добавила шёпотом, – пока никто не узнал, как ты к Меркулу бегала.
– Вот сука! – зашипела Марта. – Кто тебе проболтался?
– Ничего больше не скажу. – отпиралась Ракель. – Прощай.
– Не смей, слышишь? – продолжала Марта. – Никому об этом! Поняла меня?
– Пошла ты.
Марта вскочила из-за стола, гневно выдохнула на прощание и сбежала, так и не покрыв свою чашку. Ракель, заплатив за обед мотком ниток, отправилась по ступенькам наверх – обратно на фабрику. После неприятной беседы хотелось поскорее зарыться в работу.
Она в самом деле почти ничего не знала про Меркула – грязные сплетни из курилки, да и только. Это было, считай, пальцем в небо, но палец попал в какую-то стыдную тайну, и рвануло – будь здоров. Не ждать ли теперь беды? Насколько опасной может оказаться обозлённая поблядушка, приближённая к бургомистру?
Цех пустовал – с обеда ещё никто не успел вернуться. Ракель потянула на себя рубильник освещения, нырнула в фартук, собрала волосы заколкой. Сперва хорошо было бы нарезать подошвы, да только не из чего – материал обычно подвозили ближе к вечеру. Шнурки плести? Тоже мимо, их на весь год заготовлено. Даже разметку для строчек не сделать – единственный химический карандаш куда-то запропастился. Из вариантов оставалась склейка на термопрессе, но к нему допускали только старших смены и их поверенных – не хватало ещё по неосторожности спалить всю фабрику.
Ракель прилегла на лавку у станка, сунула под голову мешок с уплотнителем. Мерзко как-то стало внутри. Хотелось всё выплюнуть – и разговор этот, и обед, и даже кофе. Опустошить голову, вернуться в гараж. Почитать что-нибудь – пусть даже еженедельник «Хвост».
За размышлениями Ракель не заметила, как в тишине подкралась коварная сытая дремота. По ощущениям прошло пару минут, и вот её уже будила крепкая рука сменщицы Ксени.
– Вставай, халтурщица! Подъём!
Ракель вскочила, словно ужаленная, кинулась
– Пиздец, Ксень. – чуть не плача, говорила Ракель. – Уснула. Оштрафуют?
– Не о том беспокоишься. – отвечала Ксеня. – Там пришли, спрашивают тебя!
Сменщица отчего-то вид имела не менее встревоженный. Спросонья соображалось туго. Кто пришёл? Что случилось?
– Насчёт гаража что ли? – предположила Ракель.
– Ракель! – пыхтела Ксеня. – Ты вообще меня слушаешь? Жандармерия. За тобой. Насчёт Изгнания.
2. Опальный
Нет среди жителей Подбени тех, кому не являлась в кошмарах сцена собственного Изгнания. Вот тебя забирают прямо с фабрики жандармы в бурых мундирах, везут в казематы, бросают в холодную, и ты маринуешься там в одиночестве несколько месяцев. Медленно слетаешь с катушек, царапаешь числа на кирпиче. Пару раз из тебя пытаются выдавить признание – иглами под ногти, разумеется. Кое-как доживаешь до заседания Канцелярии, киваешь головой в ответ на приговор и оказываешься за городскими воротами, где дикари-каннибалы мигом пускают тебя на шашлык.
Ракель смогла лично убедиться, что в реальности всё не совсем так. Совсем не так. Происходящее напоминало какое-то злоебучее собеседование, только в кандалах. Бесконечная, суетная беготня по кабинетам. Проверки, звонки, тесты. Вопросы, вопросы, вопросы, и ни единого ответа – за всё время пребывания здесь никто так и не назвал причину задержания. Уже и страх весь куда-то исчез, его вытеснили изнеможение и тупая злоба на весь этот цирк.
Но кошмарам суждено кончаться, и сейчас процессия неслась туда, где должны найтись хоть какие-то объяснения.
Выражение лиц присутствующих в зале говорило о том, что обмен любезностями давно состоялся – все ждали виновницу. Ракель заняла пустое место за трибуной напротив стола, за которым восседали трое, один другого важнее. Прилизанного дядьку в очках она сразу узнала – сам Варфоломей Невеляк, председатель Канцелярии и частый гость радиопередач. По сторонам от него – поди разбери, кто. Скучная женщина за печатной машинкой в углу, похоже, стенографистка. Остальное пространство тесного зала заполонили жандармы, легко узнаваемые по униформе. Один слева затесался, двое у входа, вон ещё парочка у окон – зачем их столько? Стены подпирать?
– Предлагаю уже перейти к делу. – взял слово Невеляк. – Без длинных вступлений. С кого начнём?
– С офицера. – предложила ему соседка справа.
– С офицера. – повторил председатель, подглядывая в бумаги. – Давайте с офицера. Претендент на Изгнание... гражданин Назар Леонович Порытинский. Опальный корнет городской жандармерии. Виновен в ослушании приказов, в зачине массовой драки, в оставлении поста.
Обращались к жандарму, что стоял за другой трибуной – слева. Это был вовсе не конвоир, как показалось сначала, а осужденный – в суматохе Ракель не разглядела отличий, а они были. Лицо корнета хорошо смотрелось бы на агитках в госпитале, с подписью «последствия кабацкого мордобоя». Одно ухо свёрнуто, глаз заплыл, кровь из носа запеклась на усах и бакенбардах. Всё опухло и покраснело настолько, что возраст определить трудно – около тридцатника, а может и меньше. На вороте мундира грубо торчали нитки, будто знаки отличия ему вырывали прямо в пылу драки. В остальном корнет от тех солдатиков у входа не отличался: такой же здоровый, голова бритая, стойка «пятки-вместе-носки-врозь». Что сказать – поделом. Свои же загрызли.