Колесо фортуны. Антология

фон Гёте Иоганн Вольфганг

Катерина Регина Грейфенберг

1633–1694

К НОЧИ

Звезды, свет моих очей, И луна, венец ночей, Осветите шар земной Светом ярким, как дневной. Тишина — гробница дум, Поглоти мой алчный ум, В буйном сердце жар утишь, Избавительная тишь!.. В неподвижной тишине Спят в надзвездной вышине Песни те, что возношу Всё тому, кем я дышу! Как бы ни был сон глубок, Пусть в меня вольется сок Благодати и любви, Зло во мне останови! Снов ночных подруга — тень, Ночь, сменяющая день, Пусть вконец не скроет мгла Свет, что совесть в нас зажгла! Ты, кто ночью или днем В сердце царствуешь моем, Дай мне, милостью велик, И во сне узреть твой лик. Пусть натруженным глазам Отдых будет, что бальзам Но пускай, повитый тьмой, Только дух не дремлет мой!

Даниэль Каспер Лоэнштейн

1635–1683

ЛАБИРИНТ

Что кажется глупцу запутанным, обманным, То в полной ясности доступно мудрецу. Для зрячего простор отнюдь не скрыт туманом, Затмившим солнца свет несчастному слепцу. Кто праведен и мудр, вовек не ошибется, Тропинку верную ища в кромешной мгле, А дерзкий сумасброд и днем с пути собьется, Найти

небесный рай надеясь на земле. По существу, мы все блуждаем в лабиринте Как в ранней юности, так и на склоне лет. Куда же вы?.. Куда?! Мозгами пораскиньте! Все ищут выхода. А выхода-то нет! Влекут вас глупость, спесь, упрямство, похоть, злоба, Своекорыстие, тщеславье, жадность, страх… Каким вы способом дотащитесь до гроба? Никто не ведает… А смерть-то — в двух шагах. Вконец запутавшись, вы наконец умрете, Едва успев шепнуть последнее прости. Лишь пыль, труха и тлен останутся от плоти. Ну, а душе куда прикажете брести?! Блуждать ли в темноте по закоулкам смрадным Иль, вознесясь, узреть в обители творца Мир, оказавшийся воистину громадным, Бездонный кладезь благ, жизнь, коей нет конца?..

Христиан Вайзе

1642–1708

БЛАГИЕ МЫСЛИ ПРИ ВОСХОЖДЕНИИ ПО ЛЕСТНИЦЕ

Неблагодарный мир!.. По лестнице тащусь И вправду всякий раз ее постигнуть тщусь, Поскольку поражен ее долготерпеньем. Все вверх и вверх иду я по ее ступеням, А благодарность где? Ну, чем я ей плачу? Не тем ли попросту, что я ее топчу И причиняю ей одни лишь беспокойства?! Так вот он — мерзостный закон мироустройства: Чем мы услужливей, чем мы верней другим, Чем безответнее, тем хуже нам самим. Простите же меня, высокие ступени! От вас не слышал я ни жалобы, ни пени. Ведь я подобен вам: на службе у других, Я унижаюсь сам и возвышаю их. Они по мне, спеша, на самый верх шагают. Не то, что жалуют, не то, что помогают, А топчут! Верите ли, втаптывают в грязь, Не зная совести, расплаты не боясь! Как быть, коль на земле попрали добродетель? (Вы это знаете, и я тому свидетель.) Я утешение иное нахожу: Кому могу служить, тому я и служу, Стараюсь не роптать на горестную долю И в этом высшую усматриваю волю.

Абрагам А Санта Клара

1644–1709

НОЧНЫЕ МУЗЫКАНТЫ

По улицам ночным, По переулкам спящим — Четыре дурака — Мы инструменты тащим. Почувствовав в груди Любовную истому, Мы с музыкой своей Бредем от дома к дому. Едва взойдет луна, Мы серенаду грянем: Пиликаем, бренчим, Басим и барабаним. «Прелестница, очнись Скорее от дремоты! Здесь, под твоим окном, Мы разложили ноты. Ах, осчастливит нас Одна твоя улыбка!» — Вздыхает барабан, Тихонько просит скрипка. «Твой взгляд дороже всей Небесной благодати!» — Поет гобой д'амур У лютни на подхвате. «Мы будем здесь стоять Хоть до восхода солнца, Пока ты наконец Не выглянешь в оконце! Все арии тогда Тебе споем мы хором, С закатыванием глаз, Со струнным перебором. А коль ночной дозор Пройдется по кварталу, Мы ноги пустим в ход, Чтоб шее не попало! Вот так мы и живем, Шатаясь где придется, И пусть честной народ Над дурнями смеется, По улицам ночным Мы с музыкой кочуем, В надежде, что хоть раз С тобой переночуем!»

Иоганн Христиан Гюнтер

1695–1723

СТУДЕНЧЕСКАЯ ПЕСНЯ

Братья, братья, прочь тоску! Вешний день ловите! Солнце ластится к листку! Радуйтесь! Любите! Темен, слеп, бездушен рок. Смерть близка… Так в должный срок Розу жизни рвите! Жизнь уносится стремглав, Словно в небо — птица. Эту истину познав, Нужно торопиться. Ждет гробов разверстых пасть. Поспешимте ж, братья, всласть Радостью упиться! Ах, куда ушли от нас, Кто совсем недавно Молод был, как мы сейчас? Веселился славно? Их засыпали пески, Их могилы глубоки. Время так злонравно! На погосте мертвецы Под плитой глухою — Наши деды и отцы, Ставшие трухою. Колокольный слышен звон. Кто созрел для похорон? Может, мы с тобою… Но в гаданьях проку нет. Небо справедливо. Мы же предков чтим завет: Пьем вино и пиво! Эй! От жажды сохнет рот! Братья! Жизнь полна щедрот! Наливайте, живо! Поднимаю сей стакан За свою отраду, Ту, в чьем брюхе мальчуган Зреет мне в награду. Ну, так выпьем! А засим Хором вновь провозгласим Славу винограду!

«Ужель, прелестница младая…»

Ужель, прелестница младая, Твоей груди остынет зной, Когда, как роза, увядая За монастырскою стеной, Недобрым людям на потребу Ты плоть свою подаришь небу?! Ах, в тесной келье в смертной скуке Надежд на будущее нет. Здесь дьявольские зреют муки, Здесь жизни угасает свет. И вина сладостные киснут, Когда тебя в застенок втиснут. От воздержанья печень пухнет, Смерть наступает от тоски. Покуда девственность не рухнет, Мученья девы велики. Так не лишай себя свободы, Укрывшись под глухие своды! Спеши! Найдем другую келью! Амуром дверь отворена. И пусть над нашею постелью Он начертает письмена: «Приют мой да послужит храмом Прекраснейшим на свете дамам!» Ведь грудь твоя — алтарь священный, Ведь благовонье — запах твой. В слиянье плоти сокровенной Свершим молебен огневой, Чтоб под «аминь!» прильнул к тебе я, Блаженной слабостью слабея.

«Терпимость, совестливость, миролюбье, честь…»

Терпимость, совестливость, миролюбье, честь, Прилежность, набожность, усердие в работе… Ну! Как вас там еще?.. Всех вас не перечесть, Что добродетелями вечными слывете! Клянусь вам, что не я — беда моя виной Тому, что некогда вы овладели мной! Но я служил вам и не требую прощенья! Однако я постиг и понял вашу суть. Спешите же других завлечь и обмануть: Я вновь не попадусь на ваши ухищренья! О скопище лжецов, о подлые скоты, Что сладко о добре и кротости вещают! Спасение сулят погибшим ваши рты, А нищим вечное блаженство обещают. Так где ж он, ваш господь? Где он, спаситель ваш, Который все простит, коль все ему отдашь, Как вы внушаете?.. Где сын его чудесный? А где же дух святой — целитель душ больных? Пусть явятся! Ведь я больней

всех остальных! Иль маловато сил у троицы небесной?! Личина сорвана, нелепых басен плод! И все ж я сознаю: есть существо над нами, Которое казнит, беду и гибель шлет, И я… я избран им лежать в зловонной яме. Порой оно спешит, чтобы меня поднять, Но вовсе не затем, чтоб боль мою унять, А смертных поразить прощением притворным, То, указав мне цель, влечет к делам благим И тут же мне велит сопротивляться им, Чтоб счел меня весь мир преступником позорным. Так вот он, где исток несчастья моего! Награда мне за труд — нужда, обиды, хвори. Ни теплого угла, ни денег — ничего. Гогочут остряки, меня узревши в горе. В бездушье схожие — заметь! — с тобой, творец, Друг оттолкнул меня, отвергли мать, отец, Я ненавистен всем и ничего не стою. Что породил мой ум, то вызывает смех. Малейший промах мой возводят в смертный грех. Душа очернена усердной клеветой. Когда бы я и впрямь хотя б кого-нибудь Презреньем оскорбил, обидел нелюбовью, Насмешкой дерзкою невольно ранил в грудь Иль отдал бы во власть жестокому злословью, То, веришь ли, господь, я даже был бы рад, Расплату понеся, навек низринуть в ад Иль стать добычею тех самых темных духов, О коих у твоих прилежных христиан За десять сотен лет в пределах разных стран Скопилось множество пустых и вздорных слухов. О ты, который есть начало всех начал! Что значит поворот вселенского кормила? Скажи, зачем в ту ночь отец меня зачал? Зачем ты сделал так, чтоб мать меня вскормила? Когда б тобой на жизнь я не был осужден, Я был бы среди тех, кто вовсе не рожден, В небытии покой вкушая беспредельный. Но, созданный твоей всевластною рукой, Вериги нищеты влачу я день-деньской, И каждый миг меня колотит страх смертельный. Будь проклят этот мир! Будь проклят свет дневной! Будь трижды проклято мое долготерпенье! Оставь меня, но вновь не тешься надо мной, Не умножай мой страх! Даруй мне утешенье! Христос, спаситель мой! Я вновь тебе молюсь. В бессилии в твои объятия валюсь: Моя земная жизнь страшней любого ада. Я чую ад внутри, я чую ад вовне. Так что ж способно дать успокоенье мне? Лишь только смерть моя или твоя пощада!

К ОТЕЧЕСТВУ

Прощай, бесценная когда-то, Меня родившая страна! Ты, смертным ужасом объята, Будь в близкой буре спасена! Тебя покинув, я оставлю Позор, обиды, зависть, травлю, Друзей предательскую спесь. Страна разбойничьих законов! Клянусь, что в обществе драконов Я был бы счастливей, чем здесь. Ты вся пропитана обманом. Честь, совесть, вера — все труха. К моим стенаньям постоянным Ты равнодушна и глуха. Жестокосердая Леена [2] ! Как из родительского плена Твоим сынам свершить побег? На что тебе их ум? Их знанья? Чтоб скрыть иные злодеянья?! О лживый мир! О подлый век! Мать сына в горе не оставит, А коли сбился он с пути, На верный путь его наставит, Поможет истину найти. Но ты иначе поступала: Мне яд в лекарства подсыпала, И не из праха подняла, А, чтоб свои покрыть убытки, Меня ограбила до нитки, Убийц презренных наняла. Ну что ж! Неправда правит миром. Вот пастыри твои стоят: В пустых сердцах, обросших жиром, Лишь похоть гнусную таят. Тартюфы, трутни и мерзавцы, Мздоимцы и христопродавцы, Они не выпустят из лап Страну, захваченную ими, Задохшуюся в смрадном дыме, Кумиры толп, любимцы баб! Здесь предрассудок мысль хоронит, Богач пинает бедняка, Ликует гнет, свобода стонет, Терзает ворон голубка. Ростовщики — враги Христовы — Скупить отечество готовы И в роскоши проводят дни. Своекорыстные злодеи — По сути те же иудеи, Хоть не обрезаны они! А на таможне, где граница, Я только слышу, что ни день: Что стоит шерсть? Почем пшеница? Какие цены на ячмень? Мужи германские устали. А чем же наши дамы стали? Достаточно взглянуть на них: Одни румяна да белила! Давно их Женственность забыла И только Глупость любит их. В таком безмерном запустенье Я вижу родину свою. Она — зачахшее растенье. Ее с трудом я узнаю: Ни вдохновения, ни мысли — Они давным-давно прокисли В удушье мерзостной тюрьмы. Плоды искусства затерялись. И тщетно мир спасти старались Святые, светлые умы! Страшусь! Гремят раскаты грома. Холодный ветер тучи мчит. Враги толпятся возле дома. Рука расплаты в дверь стучит. Что мне презренье? Что мне кара? Стою, как Биант [3] средь пожара, Покорен року своему. С тобой не свидимся мы снова. Но даже воздуха родного Глотка с собою не возьму!

2

Леена — афинская гетера, воплощение непреклонности. Изображается в виде львицы.

3

Один из семи античных мудрецов.

ПРИ ВРУЧЕНИИ ЕЙ ПЕРСТНЯ С ИЗОБРАЖЕНИЕМ ЧЕРЕПА

Сей дар любви, сей дар сердечный — Грядущий образ мой и твой. Да не страшится разум вечный Бесплотной тени гробовой! Но как сроднить вас, лед и пламень, Любовь и надмогильный камень, Вас, буйный цвет и бренный прах? Любовь и смерть! Равна их сила, Что все в себе соединила, И мы — ничто в ее руках. Кольцо исполнено значенья. В червонном золоте кольца Нетленность чувства, жар влеченья, Друг другу верность до конца. А бедный череп к нам взывает: В гробу желаний не бывает, Ни жизни нет там, ни любви. Мы строим на песке зыбучем! Так торопись! В лобзанье жгучем Миг ускользающий лови!

Иоганн Вольфганг Гёте

1749–1832

АПОФЕОЗ ХУДОЖНИКА

Сцена представляет собой роскошную картинную галерею. Картины всех школ висят в широких золотых рамах. По залу прохаживается публика. Перед одной из картин сидит Ученик и делает копию.

Ученик (встает с места, кладет палитру и кисть и становится позади своего стула).

Вот и корплю здесь день-деньской, Охвачен страхом и тоской. Любой мазок и каждый штрих Таят тщету трудов моих. Напрасно, выбившись из сил, По клеткам я переносил Все эти краски и цвета: Мне дверь в искусство заперта! Стою беспомощным глупцом Перед великим образцом, Как если б здесь средь бела дня Крапивой высекли меня!.. Итак, чего еще я жду, Пыхтя, потея, как в аду? Ведь копию — я так и знал — Не превратишь в оригинал! Живой, свободный, пестрый мир Здесь бледен, холоден и сир. И блеск его, и свет его — Все неподвижно, все мертво. Мир, отливавший серебром, Помойным выглядит ведром. Усердью, воле вопреки Ничтожна власть моей руки, И немощь жалкую свою Я с отвращеньем сознаю.