Колесо фортуны. Антология

фон Гёте Иоганн Вольфганг

Генрих Гейне

1797–1856

ЖАЛОБА СТАРОНЕМЕЦКОГО ЮНОШИ

Блаженны те, что честь хранят, Презренны, что честь утратили! Меня — несчастного юношу — Сгубили дурные приятели! Они завладели моим кошельком Не в ту роковую минуту ли, Когда они к картам меня подвели И с грязными девками спутали? И вот, когда я упился в дым, Совсем потерявши голову, Они меня — бедного юношу — Швырнули на улицу голого. А утром, очнувшись, почуял я — Ползут по спине мурашки. Сидел я — несчастный юноша — В Касселе, в каталажке!

РАМПСЕНИТ

Лишь властитель Рампсенит Появился в пышном зале Дочери своей — как все Вместе с ней захохотали Так и прыснули служанки, Черным евнухам потеха; Даже мумии и сфинксы Чуть не лопнули от смеха. Говорит царю принцесса: «Обожаемый родитель, Мною за руку был схвачен Ваших кладов похититель. Убежав, он мне оставил Руку мертвую в награду. Но теперь я раскусила Способ действий казнокрада. Поняла

я, что волшебный Ключ имеется у вора, Отпирающий мгновенно Все задвижки и запоры. А затвор мой — не из прочных. Я перечить не решилась, Охраняя клад, сама я Драгоценности лишилась». Так промолвила принцесса, Не стыдясь своей утраты. И тотчас захохотали Камеристки и кастраты. Хохотал в тот день весь Мемфис. Даже злые крокодилы Добродушно гоготали, Морды высунув из Нила, Внемля царскому указу, Что под звуки трубных маршей Декламировал глашатай Канцелярии монаршей: «Рампсенит — король Египта, Правя милостью господней, Мы привет и дружбу нашу Объявить хотим сегодня, Извещая сим рескриптом, Что июня дня шестого В лето тысяча сто третье До рождения Христова Вор неведомый похитил Из подвалов казначейства Груду золота, позднее Повторив свои злодейства. Так когда мы дочь послали Клад стеречь, то пред рассветом Обокрал ее преступник, Дерзкий взлом свершив при этом. Мы же, меры принимая, Чтоб пресечь сии хищенья, Вместе с тем заверив вора В чувствах дружбы и почтенья, Отдаем ему отныне Нашу дочь родную в жены И в князья его возводим, Как наследника короны. Но поскольку адрес зятя Неизвестен нам доселе, Огласить желанье наше Мы в рескрипте повелели. Дан Великим Рампсенитом Сентября двадцать восьмого В лето тысяча сто третье До рождения Христова». Царь исполнил обещанье: Вор обрел жену и средства, А по смерти Рампсенита Получил престол в наследство. Правил он, как все другие. Слыл опорой просвещенья. Говорят, почти исчезли Кражи в дни его правленья.

МАРИЯ-АНТУАНЕТТА

Как весело окна дворца Тюильри Играют с солнечным светом! Но призраки ночи и в утренний час Скользят по дворцовым паркетам. …В разубранном павильоне de Flor Мария-Антуанетта Торжественно совершает обряд Утреннего туалета. Придворные дамы стоят вокруг, Смущенья не обнаружив. На них — брильянты и жемчуга Среди атласа и кружев. Их талии узки, фижмы пышны, А в ножках кокетства сколько! Шуршат волнующие шелка. Голов не хватает только! Да, все — без голов!.. Королева сама, При всем своем царственном лоске, Стоит перед зеркалом без головы И, стало быть, без прически. Она, что носила с башню шиньон И титул, который так громок, Самой Марии-Терезии дочь, Германских монархов потомок, — Теперь без завивки, без головы Должна — нет участи хуже! — Стоять среди фрейлин незавитых И безголовых к тому же! Вот — революции горький плод! Фатальнейшая доктрина! Во всем виноваты Жан-Жак Руссо, Вольтер и гильотина! Но удивительно странная вещь: Бедняжки — даю вам слово! — Не видят, как они мертвы И до чего безголовы. Вся та же отжившая дребедень! Здесь все как во время оно: Смотрите, как смешны и страшны Безглавые их поклоны. Несет с приседаньями дама d'atour Сорочку монаршей особе, Вторая дама сорочку берет, И приседают обе. И третья с четвертой, и эта, и та Знай приседают без лени И госпоже надевают чулки, Падая на колени. Присела пятая — подает Ей пояс. А шестая С нижнею юбкой подходит к ней, Кланяясь и приседая. С веером гофмейстерина стоит, Командуя всем парадом, И за отсутствием головы Она улыбается задом. Порой любопытное солнце в окно Посмотрит на все это чудо, Но, старые призраки увидав, Спешит убраться отсюда!

ВАЛЬКИРИИ

На земле — война… А в тучах Три валькирии летучих День и ночь поют над ней, Взмылив облачных коней: «Власти спорят, люди страждут, Короли господства жаждут. Власть — превысшее из благ. Добродетель — в звоне шпаг. Эй, несчастные, поверьте: Не спасет броня от смерти; Пал герой, глаза смежив, Лучший мертв, а худший жив. Флаги. Арки. Стол накрытый. Завтра явится со свитой Тот, кто лучших одолел И на всех ярмо надел. Вот въезжает триумфатор. Бургомистр или сенатор Подлецу своей рукой Ключ подносит городской. Эй! Венки, гирлянды, лавры! Пушки бьют, гремят литавры, Колокольный звон с утра. Чернь беснуется: «Ура!» Дамы нежные с балкона Сыплют розы восхищенно. И, уже высокочтим, Новый князь кивает им…»

СЕМЕЙНОЕ СЧАСТЬЕ

Много женщин — много блошек, Много блошек — зуду много. Пусть кусают! Этих крошек Вы судить не смейте строго. Мстить они умеют больно, И когда порой ночною К ним прижметесь вы невольно — Повернутся к вам спиною.

«Юноша девушку любит…»

Юноша девушку любит, А ей полюбился другой. Но тот — не ее, а другую Назвал своей дорогой. За первого встречного замуж Девушка с горя идет, А юноша тяжко страдает, Спасенья нигде не найдет. История эта — не новость, Так было во все времена. Но сердце у вас разобьется, Коль с вами случится она.

ОГЛЯДКА

На милой земной этой кухне когда-то Вдыхал я все запахи, все ароматы. Знавал я такие восторги порой, Каких ни один не изведал герой! Пил кофе, пирожными я объедался, С прекрасными куклами забавлялся И

в модном всегда щеголял сюртуке. Дукаты звенели в моем кошельке. Как Геллерт, крылатого гнал я коня, Дворец восхитительный был у меня. В долинах блаженства дремал я, бывало, И солнце лучами меня целовало. Лавровый венок мне чело обвивал И грезы волшебные мне навевал. Мечтанья о розах, о радостях мая Тогда я лелеял, печали не зная. Не думал о смерти, не ведал забот, И рябчики сами летели мне в рот. Потом прилетали ко мне ангелочки С бутылкой шампанского в узелочке, Но лопнули мыльные пузыри! На мокрой траве я лежу, смотри — Свело ревматизмом мне ноги и руки. Душа скорбит от стыда и муки. Все то, чем когда-то так счастлив я был, Я самой ужасной ценой оплатил. Отраву мне подливали в напитки, Меня клопы подвергали пытке, Невзгоды одолевали всюду. Я должен был лгать и выклянчивать ссуду У старых кокоток и юных кутил, Как будто я милостыню просил. Теперь надоело мне по свету шляться, Теперь я в могиле хочу належаться. Итак, прощайте, собратья Христовы, Надеюсь, в раю мы увидимся снова!

Георг Гейм

1887–1912

РОССИЯ

За Верхоянском, средь безлюдной мглы, На каторжные загнаны работы, Угрюмые, бредут седые роты, И день, и ночь гремят их кандалы. Но рты молчат. Мы их не слышим речи. Лишь в рудниках стоит неясный гул… Вооружен бичами караул. Удар! Худые вздрагивают плечи… Колонны возвращаются в бараки. Луна — тусклей ночного фонаря. Идут, в снегу протоптанной тропою… Им зарево мерещится во мраке И на шесте, над страшною толпою, Отрубленная голова царя.

Март, 1911

Иоахим Рингельнац

1883–1934

РОБКОЕ СЛОВО

Жило Робкое слово… Оно Было случайно обронено, В испуге тотчас под диван Забилось, Где и забылось… Потом было вот что: В субботу, рано, При выколачиваньи дивана, Слово Берте в левое ухо Влетело… (Левое было глухо.) Но тут внезапный порыв ветерка Слово вынес под облака, И слово Пристроилось — прямо с лета — В полупустой голове пилота. Затем, Очевидно, не выдержав качку, Упало вниз оно, На батрачку, Обнимаемую батраком, При этом плакавшую тайком. Слово Ресницы ей осушило, Как будто именно к ней спешило, Чтоб просветлело ее лицо… Но тут литератор приметил словцо, Звучавшее искренне, хоть и тихо. Раздул, разодел, разукрасил лихо И преподнес его, как на блюде: — Нате, мол, ешьте, добрые люди!.. И жалкое, бедное Слово Дрожащее, Испорченное, будто не настоящее, Пошло скитаться по белу свету, Пока не досталось оно поэту, Который бережно перенес Его В свое царство волшебных грез. Вдруг появляется пародист. Он был предприимчивый малый. Достал из портфеля бумажный лист. Словцо осмотрел: — Подойдет, пожалуй!.. Смешал его С дерьмом и ядом, С мелодийкой, Содранной у какой-то бездарности. И слово пошло колесить по эстрадам, Достигнув вершин популярности. Теперь оно громко звучит «в народе»… И все же Не изменило своей природе И в новом обличье, и в новой коже. Таится в самой его сердцевине Нечто никем не расслышанное, Так и не узнанное доныне, Робкое и возвышенное.

Курт Тухольский

1890–1935

ПЯТЬ ЛЕТ СПУСТЯ…

Отец убит и брат убит, Другой в плену томится. А мать все плачет, все скорбит: Ну, как нам прокормиться? И мы стоим, молчим стоим, Мы боль и ненависть таим, Все знаем, все мы видим — И ненавидим! Мы ненавидим прусский дух, Смесь лжи и пошлых истин, И, кто на падали разбух, Орел нам ненавистен! Он, с треском полетев с гербов, Оставил нам сирот и вдов. Как из нужды мы выйдем? Мы ненавидим! Признайся, брат, не ты ли сам, С покорностью бараньей Служил преступным этим псам И пал на поле брани? Нас лихорадит, нас трясет, Нас только ненависть спасет, Иль света мы не взвидим. Мы ненавидим! Их мало, нам же — несть числа. Взвей к небу наше знамя! С земли сметем, сожжем дотла Убийц, кто правил нами! Во мгле, в грязи, в беде, в крови Мы не погибли для любви И клятву в сердце врубим: Мы любим!

1913

ТРЕТИЙ РЕЙХ

Высокий нужен идеал тебе, германский муж, чтоб ты бодрей маршировал, приняв холодный душ. Сердца германские зажглись в восторге небывалом: мы наконец обзавелись достойным идеалом. Первый рейх — ерунда, рейх второй — ерунда! Мы ответим: лафа — только в третьем! А ну, скорей, а ну, сюда, в третий рейх, господа! Мы не хотим быть просто массой, хотим быть избранною расой, германской расой, расой рас, и дух германский прет из нас! Мы почвенны, а не безродны, мы больше, чем народ, народны. Кто в эту истину не вник, тот пацифист и большевик! Что? Третий рейх? Ну, конечно — да! Пожалте, скорей! Пожалте, сюда, господа! В третьем рейхе — сплошное счастье. Мы вырвем братьев из волчьей пасти, чтоб поселить среди немцев немецких немцев саарских и немцев судетских, немцев балтийских и немцев датских… И — грянет грохот сапог солдатских! На мир — плевать! Все мы дышим боем! Ведь мы без войны ничего не стоим. Третий рейх нам вроде родного дома, где все так дорого, так знакомо: сабля, плетка, розга, указка, орден, мундир, жандармская каска… На всей подвластной нам территории мы вспять повернем колесо истории, а не повернется история вспять, мы хором воскликнем: «Отчизна — мать!» Ну, а перед лицом войны в третьем рейхе все равны. Все мы арийцы — кашубы и венды… Мы делим поровну дивиденды! Позвольте! А как же тогда пролетарии?! О! В третьем рейхе они — не парии, счастливчики бога благодарят каждое утро и говорят: — Хоть мы та же самая серая масса, все также — ни денег, ни хлеба, ни мяса, все также нас голод сжирает живьем, зато мы в третьем рейхе живем. Итак, процветай, возрожденная нация! Что это: мистика? Мистификация!