Колесо Перепёлкина
Шрифт:
В начале четвертого урока Инга Матвеевна достала из классного журнала белый конверт с зеленой маркой, и Вася сразу узнал его. Инга Матвеевна устремила на Перепёлкина в з г л я д.
– Перепёлкин, это твое сочинение?
Вася понял, что сейчас умрет. Но умирать надо с достоинством – не прячась в заячьей норе, а как на поле боя. Даже если ты «по правде сказать не очень смелый». Это подтвердит вам герой из любой книжки – и Маугли, и Том Сойер, и юный мушкетер Яшка Рыбохвостов, и даже Буратино. Вася встал.
–Конечно, мое. Там ведь подписано. Чья подпись, значит, того и письмо…
– Не рассуждай! Кто тебе разрешил писать т а к и е письма?!
Это был глупый вопрос. Даже детсадовским ребятам понятно, что на письма разрешения не спрашивают. И Вася сказал:
– Но я же не вам его написал.
– Да, ты сочинил его для Мики Таевской! Но Мика умная девочка и знает, что о всяких таких глупостях следует сообщать учительнице.
Вася (не забывайте, что он собрался умереть и ему было все равно) бестрепетно глянул в немигающие глаза.
– Вы всё придумали! Никаких глупостей там нет!
– Ах, придумала? Ах, нет?! Тогда слушайте.
Громким голосом Инга Матвеевна отчеканила письмо.
Кто-то нерешительно хихикнул. Раз, другой. Мика сидела неподвижно, даже бант ее ничуть не шевелился. И Вася понял, что все кончено. Если даже она теперь глянет на него глазами-бабочками, в душе его ничего не дрогнет. Конечно, Вася не был плаксой, и капли на его ресницах оказались случайно. Он махнул ресницами так сердито, что капли полетели во все стороны. И одна попала на щеку Маргариты Панченко – та сидела рядом.
– По-моему, эта Таевская свинья и ябеда, – тихим шепотом сообщила Маргарита. – Если бы мне написали такое, я бы никогда…
– По-моему, Таевская – свинья и ябеда, – отчетливо сказал Вася, глядя на неподвижный бант с горошками. Бант дернулся. А Инга Матвеевна возвысила голос до небывалого звона:
– Как! Ты! Смеешь! Да я… за это тебя на педсовет! И это письмо… там… всем!…
Вася снова взмахом ресниц сбросил капли – теперь уже с окончательным бесстрашием.
– А чужие письма читать нельзя.
– Учителю можно всё!
– Никому нельзя.
– Кто тебе это сказал?!
– Это все на свете знают. И в книжках написано.
– Я смотрю, ты уж-жасно начитанное дитя!.. Пусть отец и мать сегодня же явятся в школу! А ты… немедленно извинись перед Микой Таевской.
Вася вдруг почувствовал, что он успокаивается. Словно в нем, как в телевизоре, переключили канал – с ужастика на передачу «Спокойной ночи, малыши». Он вздохнул. И выговорил, глядя мимо банта:
– Таевская, извини меня, что я громко сказал, что ты свинья и ябеда и теперь все про это знают. И постарайся больше не делать таких свинств…
Инна Матвеевна задышала, как старый паровоз на запасных путях.
– Вон из класса! И без родителей в школу ни шагу!..
Второклассники учились во вторую смену. Поэтому дома Вася не долго томился один, почти сразу пришли с работы мама и папа. Вася собирался гордо и прямо рассказать про школьный скандал. Потому что ни в чем он не виноват! Ведь не замуж идти предлагал он этой Таевской, а просто подружиться по-человечески. Вот папа, например, говорил, что у него еще в детском саду была любимая подружка (правда, не мама).
Но гордого рассказа не вышло. Едва мама вошла и глянула на Васю, как сразу спросила:
– Что с тобой случилось?
И Вася расплакался. Взахлеб. И всю историю с письмом рассказал сквозь громкие всхлипы и отчаянные слова, что в школу больше не пойдет.
– Ну и дела… – сказал папа, когда Вася наконец успокоился (не совсем, а слегка).
– Что значит «ну и дела»! – возмутилась мама. – Твои пустые восклицание здесь не помогут!
«Сейчас опять поругаются», – тоскливо подумал Вася.
Но мама и папа на этот раз не поругались. Они дали Васе холодного молока (хорошее средство от слез) и пошли в школу.
Вернулись родители не скоро, часа через два. Оказалось, что в школе они угодили прямо на педсовет. Он был не из-за письма, конечно, а просто очередной, но тут речь сразу пошла о Перепёлкине. Подробностей Вася никогда не узнал (незачем школьникам знать педсоветовские разговоры). Но все же мама проговорилась, что Инга Матвеевна негодовала: «Что будет, если с восьми лет школьники начнут крутить романы, а не заниматься учебным процессом!» А другая учительница, пожилая Полина Аркадьевна, сказала: «Господи, да что было, то и будет, как во все времена…» А потом предложила Васиным папе и маме: «Знаете что, давайте мне вашего Перепёлкина в мой класс. Я не боюсь тех, кто рассуждает, сама такая. И место как раз есть, Юрик Ромкин уехал с родителями в Канаду…»
И на следующий день Вася пошел во второй «А».
Полина Аркадьевна была спокойная и не сердитая. И ребята были не вредные, не хуже, чем в прежнем классе. Правда и здесь Васю стали называть только по фамилии – видимо, эта привычка перетащилась сюда из второго «Б» и ничего с этим не поделать. Лишь Полина Аркадьевна иногда спохватывалась и говорила «Вася» (и даже «Васенька», если получал пятерку).
Васиным соседом по парте оказался Шурик Кочкин (раньше с ним сидел уехавший Ромкин). Шурик был хороший, добрый, одна только беда – он ужасно увлекался шахматами и почти ни о чем другом не мог говорить. А Вася в шахматы играл еле-еле. Понятно было, что большими друзьями с умным очкастым Шуриком они не станут. И все же, когда на перемене подошла Маргарита Панченко и спросила: «Ну как ты себя чувствуешь на новом месте?», Вася бодро ответил:
– Лучше всех!
Ему и в самом деле было неплохо. Про Мику Таевскую он почти не вспоминал (больно она нужна!), за окнами стоял чудесный, по-летнему жаркий сентябрь, а Полина Аркадьевна никогда никого не ругала.
Однажды на уроке чтения на скамейке между Васей и Шуриком завозилось что-то непонятное. Живое. Вася глянул и обмер. Там сидела и умывалась передними лапками крыса! Конечно же, Вася понял, что сейчас завопит и кинется прочь. Но… Шурик почему-то не кидался и не вопил. Он посадил жуткого зверя себе на клетчатые форменные штаны и шепотом сказал: