Колесо племени майя
Шрифт:
– В этой голове, – гладил себя по макушке, – куча полезных знаний! И все достанется вам! Все вам!
Но, вероятно, было в его облике что-то жалкое и суетливое. Туземцы глядели на него, пересмеиваясь, как на шута горохового.
– Я научу вас строить большие дома и ветряные мельницы, – размахивал руками Агила.
Однако никого не убедил. Возможно, не понимая слов, местные жители видели его насквозь и догадывались, что он сроду ничего не построил. Их вождь-касике, грубо прервав, определил Агилу простым работником на кукурузные поля.
В тот
Чего-чего, а такого он не ожидал – работать батраком у полудикого народа! Уж лучше бы его съели! Нет, в нем еще не умер Орел! И он в ярости сломал о колено палку-копалку.
Тогда его схватили и привели на деревенскую площадь. Под заунывный гул больших деревянных барабанов содрали штаны, что само по себе было унизительно. Но барабаны загудели громче, и Агила опомниться не успел, как был посажен на неимоверно колючие колени кактуса, которому еще утром кланялся.
– Паганос! – орал он, извиваясь. – Язычники! Идолопоклонники! Людоеды!
Но, просидев минут пять в объятиях сурового божества, утих. После наказания ему вручили новую палку и погнали на поле. Копая ямки, он глотал слезы и думал-думал:
«Как могут они помыкать крещеным человеком, у которого один великий Бог?! Нет-нет! Отольются им мучения христианина!»
О, зоркий глаз был у Агилы, поистине орлиный, – видел на много лет вперед…
Маис и птицы
Эб
Первым словом из языка майя, которое он твердо усвоил, было «мильпа» – кукурузное поле. Оно, впрочем, состояло из двух. «Мильи», то есть сажать, сеять, и «па» – в. Так что, можно сказать, Агила узнал разом три слова. А больше ему и не требовалось, поскольку он только и делал, что работал на мильпе.
Когда солнце поднималось точно из-за каменного столба, торчащего посреди деревенской площади, – пора было начинать вырубку деревьев в тропическом лесу, иначе говоря, в сельве. С утра до вечера он махал каменным топором, освобождая место для посадки маиса-кукурузы.
Этому были посвящены декабрь и январь.
Март и апрель – для выжигания кустарника и пней. А в мае-июне – посев. Агила понуро ходил по взрыхленной земле, держа в руках полую тыкву с семенами и палку-копалку.
Когда дул ветер, семена разлетались, а сухая земля забивала глаза.
В пору затишья его облепляли москиты. На местных жителей они, кажется, не обращали внимания.
В сезон дождей, по колено в грязи, Агила пропалывал мильпу от сорняков.
Затем сгибал каждый кукурузный стебель, чтобы лишить початки влаги и ускорить созревание. Но стебли в его руках предательски ломались.
В ноябре начинался сбор урожая, затягивавшийся иногда до марта, – столько урождалось этого чертового маиса!
Агила всей душой возненавидел его. Мало того, что возился с ним круглый год, так еще и кормили его одним маисом. То в виде лепешек жареных, то печеных, то кашей, завернутой
Он старался быть прилежным, но все получалось как-то наперекосяк, неловко. Пожалуй, не менее одного раза в неделю заунывно гудели барабаны-туны, и его наказывали, усаживая все на тот же проклятый кактус. Взгляд Агилы померк, и дух надломился, как кукурузный стебель.
Конечно, тогда он и представить не мог, что через какие-нибудь триста лет гербом независимой Мексики станет орел, сидящий на кактусе, правда, со змеей в клюве.
Словом, Агила был не просто рабом, а презираемым. На него смотрели, как на глупца, который не может выполнить самую нехитрую работу.
И в конце концов за двадцать бобов какао, очень дешево, – хороший кролик стоит едва ли меньше, – касике продал его в соседнюю деревню. Там Агила молол маис тяжеленными жерновами.
«Может, я терплю все это за то, что бросил Гереро в беде? – размышлял он, ненавидя себя за малодушие. – Беднягу, наверное, давно съели, а костями его стучат в барабаны».
Еще дважды продавали Агилу, пока он не показал себя приличным рыбаком.
Прошли годы, или, если на местном наречии, – туны. Он сбился со счету сколько. Но однажды, во время урагана, ему удалось бежать из рыбацкой деревни, не зная, куда и зачем. Штормовые волны гнали его прочь с берега моря. Деревья стегали ветками и кололи шипами. Крокодилы, выпрыгивая из лагун, щелкали зубами. О, каким жалким и потерянным чувствовал себя Агила!
Он достиг мыса Каточе – конца земли, крайней точки полуострова Юкатан. Дальше было только море. Он оказался среди бесчисленных стай розовых фламинго, маленьких белых цапель, чаек и важных пеликанов с тройными подбородками.
– Вот мое место! – воскликнул Агила.
И поселился среди птиц, построив гнездо из ила и водорослей. Рыбачил на мелководье. Подолгу замирал на одной ноге, а когда подплывала рыба, глушил ее пяткой. Давно уж не был так счастлив. Хотя почти оглох от неумолчного гоготанья, кряканья, карканья и пиликанья.
Да и во время брачных танцев ему не везло. Какая-то мелкая цапелька, приняв за соперника, ударила в глаз острым клювом, так что Агила окосел.
Когда в 1519 году к мысу Каточе подошли корабли Эрнана Кортеса, он пытался улететь и отчаянно клевался. Его поймали сетью и с трудом добились, кто он и откуда. Сначала раздавался только птичий лепет:
– Чаль-чиу-тли-куэ!
Кортес подумал, что это язык майя, и назначил Агилу переводчиком. Вскоре одно индейское племя подарило испанцам в знак примирения и дружбы двадцать девушек. Тогда и Агила получил невесту, от которой у него через год родился сын, слегка похожий на розового пеликана.
К этому времени сыну Гереро исполнилось уже шесть лет.
Город Тайясаль
Бен
Гереро схватили люди из рода ица, принадлежащего к племени майя, – и повели, как бычка, на веревке.