Колея к ржавому солнцу
Шрифт:
«Транзит» остановился, ближайший к двери пассажир схватился за ручку, отодвинул дверь, впуская в салон свежий воздух с Невы.
– Приехали! – оповестил гостей водитель.
– Пойдем! – сказал Захар и добавил громким голосом, пугая двух накрашенных тетушек: – Возопим пару госпелов в честь новобрачных!..
Гуляли свадьбу ближе к дому, в Озерках. Ресторанчик в спальном районе, длинный стол, заставленный приготовленными без души блюдами, тамада с надоевшими всем конкурсами, «подарки» в конвертах, бесконечное «горько!» и песни Лепса, сменяющиеся песнями Меладзе. Шабаш,
Три недели спустя после свадьбы, в октябре, он вместе с коллегой собрался на выходных сплавать в Хельсинки на пароме. Паром отправлялся вечером в пятницу, плыл всю ночь, субботним утром приходил в Хельсинки и на следующее утро, в воскресенье, возвращался в Петербург. В самый последний момент перед путешествием у коллеги заболел маленький ребенок, он отказался от поездки, и забронированная двухместная каюта, где вместо иллюминатора посреди стены висела картина с фотореалистичным береговым пейзажем, оказалась в полном распоряжении Троцкого. Когда паром неуклюжим бегемотом отчалил от берега, Костас вышел на палубу, но холодный ветер очень скоро заставил его укрыться в одном из баров на променаде. Немного выпив, он спустился к стойке информации, купил обзорную экскурсию по Хельсинки и ушел в каюту отсыпаться. Засыпая на узкой койке, он слышал смешную ругань на финском заблудившегося в лабиринте палубных коридоров пассажира.
Столица Финляндии негостеприимно встретила их ветром и косым дождем. Расположившись в кресле у окна туристического автобуса, Троцкий лениво, не стараясь что-то запомнить, слушал рассказ гида и разглядывал мокнущий Хельсинки. Аккуратные дома с большими окнами и щетками для обуви у дверей подъездов, голые деревья с облетевшей листвой, раскачивающиеся на волнах в гавани у Кауппатори катера, с которых рыбаки продавали свежую рыбу, позеленевший памятник Маннергейму и двадцать четыре тонны нержавеющей стали – монумент композитору Сибелиусу в виде органных труб в парке, дорожки которого усыпали ягоды рябины.
Из парка автобус повез их к Темппелиаукио, Церкви в Скале, чье название было гораздо грандиознее внешнего вида. Обычная для этих мест гранитная скала на окраине немолодого и чинного жилого квартала, в которой вырубили нужных размеров нишу, а сверху водрузили малоприметный стеклянный купол. Пока туристы упоенно фотографировали церковь, себя на ее фоне и шарили по сувенирным магазинам на первых этажах близлежащих зданий, Костас решил пройтись и размять ноги, рассудив, что без него не уедут. А если и уедут, дорогу к паромному терминалу он как-нибудь найдет. В крайнем случае поймает такси и скажет водителю: «Михаил Светлов, цигель-цигель».
Натянув на голову капюшон, он зашагал по бегущей с горы мощеной Фредрекинкату и скоро оказался перед расходящимся в стороны трапецией кирпичным домом. В витринах цокольного этажа висели выгоревшие постеры «HIM» и «Rasmus», по которым Троцкий опознал музыкальный магазин. Из его дверей вышла покупательница с плоским, квадратной формы полиэтиленовым пакетом с логотипом магазина в форме значка радиоактивной опасности. Костас посторонился, пропуская
– Инга, привет.
Она остановилась, быстро стрельнула на него насмешливыми глазами и улыбнулась, узнав. Подошла ближе, и он почувствовал цитрусовый аромат ее парфюма.
– Костя? Печальный демон со свадьбы? Какими судьбами?
Лицо Инги было умиротворенным, словно она все утро занималась йогой.
– На пароме приплыл. А ты?
– Я тоже с парома! С «Принцессы Марии»! – засмеялась Инга. – Мир тесен! Ты чего хрипишь? Простыл?
– Нет, просто все утро молчал, горло заржавело… Это у тебя пластинки? – кивнул Троцкий на пакет в ее руках.
– Да, заказала через интернет две недели назад, сейчас заскочила выкупить. Жизнь была бы приятнее, если бы все, за что надо платить деньги, было бы таким же офигенным, как этот винил… У нас в Петербурге совсем с джаз-дилерами плохо. Те, что остались, ломят такие ценники…
– Слушаешь джаз?
– Не только, – пожала плечами Инга. – Я много чего слушаю… Да это и не джаз. «Jaga Jazzist» называются. Современные норвежские ребята, никакой архаики вроде Армстронга, прости, если святотатствую.
– Все нормально, я джаз слушаю, только когда сосед «Эрмитаж» включает. У нас в «панельке» такая слышимость… Все боюсь, что он своего сына учиться играть на трубе отдаст.
Инга провела ладонью по лицу, вытирая со лба и щек капли дождя.
– Прекрасная погодка, не правда ли?
– Ну да. Хотя нас везде на автобусе возят, – ответил Костас, – так что мне не страшно.
– Ты на этой экскурсии? – девушка прищурилась и показала рукой за спину Троцкого. – Которая у церкви? – она засмеялась, одновременно прикусывая нижнюю губу.
Троцкий, с трудом вырвавшись из капканов ее голубых глаз, поежился от показавшегося ему обидным смеха:
– Да. А что, не надо было?
– Как тебе сказать?.. – она пожала плечами и вдруг предложила. – Хочешь, я сама покажу тебе город? Была уже тут, наверное, тысячу раз. Здесь есть интересные места, но не из тех, что для туристов. И атмосферу из автобуса не почувствуешь.
– Ты сейчас даешь мне понять, что я лох?
– Ну… – смеясь, протянула Инга и дотронулась рукой до его руки. – Во всяком случае, у тебя еще есть шанс все исправить. Так что?.. Если у меня не будет причины гулять под дождем, весь день проведу в магазинах, а у меня денег мало… Спасай меня и мой кошелек! Тебе что-то нужно из автобуса забрать?
– Нет, я налегке, документы с собой.
– Тогда идем мокнуть, да?
Посеревший от затяжного дождя Хельсинки оживал лишь от ярких курток афрофиннов на привокзальной площади и у торговых центров, и в парке, где стволы деревьев были обмотаны разноцветными связанными из шерсти муфтами, застегивающимися на гигантские, с ладонь, пуговицы. Инга назвала это непонятным словом «ярнбомбинг». Спрятавшись на время в газетном киоске у парка, они обсыхали и пили из картонных стаканов купленный тут же вкусный кофе.