Коллекция: Петербургская проза (ленинградский период). 1960-е
Шрифт:
— Ты знаешь, Мартынов, — сказала она, — случилась крупная неприятность.
— Какая? — спросил я, глядя ей в глаза.
— Ты не знаешь какая?
— Нет, — сказал я.
— А почему ты покраснел?
— Я не покраснел, — сказал я.
— Ну как же не покраснел! Вон щеки какие красные!
— Они у меня всегда такие.
— И лоб всегда такой?
— И лоб такой… Анна Семеновна, можно мигнуть?
— Мигни, пожалуйста, — сказала она.
Я мигнул. У меня уже глаза устали
— Ну, так не знаешь?
— Нет…
— Тогда я тебе скажу.
Она подошла к открытому шкафу, где лежали тетради.
— Ты ведь знаешь этот шкаф? — спросила она.
— Знаю, — сказал я.
— Ты его не открывал случайно?
— Я не случайно, — сказал я.
— Так, значит, нарочно?
— Ну да…
— А что тебе в нем понадобилось?
— Мне ничего не понадобилось, — сказал я. — Я непроливашки туда ставил. Вот эти.
— А потом? — спросила Анна Семеновна.
— А потом я закрыл и ушел. Вы же здесь были, Анна Семеновна, когда я уходил.
— Это верно. — Анна Семеновна замолчала.
Я смотрел на нее, а на шкаф не смотрел. Подумает еще что-нибудь.
— А что на той полке лежало, ты не помнишь?
— Помню, — сказал я. — Там лежали тетради.
— И…
— Что — «и»?
— И что еще?
— И эти, как их…
— А почему ты покраснел?
— Да не покраснел я, Анна Семеновна!
— Как же не покраснел! Ты и в тот раз покраснел. И теперь снова.
— Ну и что, что покраснел? — сказал я. — Там лежали еще резинки и карандаши. А больше я ничего не знаю.
— Правильно, — сказала Анна Семеновна. — А теперь смотри мне в глаза и говори, откуда ты знаешь, что там лежали резинки и карандаши.
Вот когда она меня поймала! Мне не полагалось знать, что лежало в коробках на той полке. Но я знал, потому что, когда ставил непроливашки, открыл коробки и посмотрел, что там лежит. Нельзя было удержаться!
— Я не брал, Анна Семеновна! Я только посмотрел, — сказал я.
— А я и не думаю, что ты брал, — сказала Анна Семеновна. — Ты ведь честный мальчик и никогда не станешь брать без спросу.
— Ну конечно.
Я и не думал, что так легко отделаюсь.
— Смотри мне в глаза, — сказала Анна Семеновна и снова взяла меня за плечи. — Ты честный мальчик и сейчас мне все-все расскажешь по порядку. Я отпущу тебя, и мы больше никогда не будем об этом вспоминать. Только говори правду.
И она опять стала меня разглядывать.
Я молчал, потому что не знал, какую еще правду ей от меня надо.
— Ну, что же?
— Я не об этом, — сказала Анна Семеновна. — Мы уже договорились, что ты не брал. Все будут знать, что ты не брал, а мне ты расскажешь все, как было.
Вот привязалась! Скажи ей да скажи! Выдумывать я буду,
— Ну, хочешь, я помогу тебе! Была ночь… Ведь правда?
— Ну, была, — сказал я.
— И ты спал.
— Ну, спал…
— Потом ты проснулся… ночью.
— Правильно, проснулся…
Откуда она только узнала, что я ночью просыпался? И наябедничать никто не мог, потому что я не вставал. Полежал тихо и снова заснул.
— Ну, рассказывай дальше!
— А потом я снова заснул.
— Это я знаю, — сказала Анна Семеновна. — Потом ты заснул и спал до утра. Я не знаю только, что ты делал, когда проснулся.
— Я полежал немножко…
— И…
— И заснул.
— Да нет, — раздраженно сказала Анна Семеновна, — ты не то говоришь. Это мы всем остальным расскажем. А мне ты по-другому, по-настоящему расскажи!
— Да это и есть по-настоящему, — сказал я. — Я заснул и проснулся утром, Анна Семеновна, честное слово!
— А почему ты покраснел?
— Не знаю.
— Встань туда! — Анна Семеновна показала рукой на шкаф. — Повернись лицом к шкафу! Так… А теперь слушай. Я расскажу тебе то, чего ты не хочешь рассказать сам.
Я стал смотреть на пустую полку, а она стала рассказывать:
— Ты проснулся ночью и увидел, что все спят. Тогда ты тихонько слез с кровати и надел туфли…
Она замолчала. Она хотела посмотреть, как я к этому отнесусь. Но я никак не отнесся. Пусть выдумывает дальше! А там видно будет.
— Надел туфли, — повторила она. — Те самые, которые сейчас на тебе. У них очень заметный след, правда?
— Правда, — сказал я. На подошвах моих туфель были рубчики.
— Потом ты тихо вышел из спальни и тихо пошел по коридору… Ты дошел до уборной. Правильно я говорю?
— Не ходил я в уборную! — крикнул я.
— Разве я сказала, что ты ходил в уборную? Я сказала: «Дошел до уборной». Потом ты увидел Сонечку…
— Да не видел я никакой Сонечки!
— Ну как же не видел, раз она тебя видела?
— Эта дура ничего не видела! Она выдумала!
— Нехорошо, Валя, называть Сонечку дурой, — мягко сказала Анна Семеновна. — Ты же знаешь, что она инвалид. Она же не виновата в этом.
— Инвалид… Болтает сама не знает что своим язычиной!
— Да, — сказала Анна Семеновна, — у Сонечки парализован язык, а если ты будешь таким злым, и у тебя парализует… Но не это главное. Она тебя видела, и ты ее увидел. Тогда ты зашел в уборную…
— Да не ходил же я!
— Постой, — сказала Анна Семеновна. — Ты не хотел сам рассказывать, так слушай. Потом ты тихонько вышел из уборной и увидел, что Сонечка уснула. Ты открыл окно в коридоре! — сказала она вдруг, повышая голос. — Ты вылез из окна и пошел вдоль барака!