Коло Жизни. Бесперечь. Том первый
Шрифт:
Старший жрец накрыв девочку пуховым платочком и поцеловав в макушку, однако приметил тугую слезинку выскочившую из правого ее глаза да поспешил вон из комнаты и сам ощущая тягость внутри себя от того расставания. Тем не менее, он не смел не подчиниться велению Бога, чья требовательность, похоже, до сих пор отдавалась гудением в голове. А на широкой взлетной полосе расположенной в завершие поместья сразу за жилыми и хозяйственными постройками к отбытию его уже поджидал летучий корабль, команда, и красавцы кологривы.
Глава двадцать третья
Наутро Есинька проснулась довольно-таки поздно, ее нарочно, в связи с отбытием старшего жреца, не будили, дав возможность выспаться. Одначе, стоило ей открыть глазки, как она сразу вспомнила, что Ксай улетел и позвала в опочивальню Таислава, жаждая вызнать
Туге, конечно, удалось не только поднять божественное чадо с ложа, не только одеть, умыть, накормить, но и как знающей к ней подход, вмале вывести погулять в сад.
Ноне и впрямь день на загляденье был теплым и солнечным. Яркие лучи солнышка столь жарко пригревали землицу и водицу, что в своем дымчатом мареве они поглотили всякое движение ветра… всякое дуновение и точно саму жизнь. Оттого недвижно замершие листы на деревьях в саду не подавали признаков жизни. Они не трепыхались, не покачивались и даже, как бывает в их среде, не перешептывались. Такой же застывшей казалась вода в прудиках, лишь колыхали ее поверхностью падающие с невысоких каменных горок-водопадиков тонкие струйки, ударяясь крупными каплями о ту голубизну. Порой меж ветвями деревьев сада пролетали коричневогрудые птахи, звучно перебрасывающиеся со своим собратьями отрывистыми, звончатыми трелями. Иногды выдающие одну и ту же погудку, высокую и голосистую триль… триль. На небосводе, здесь в горах нависшем столь низко, что коль того желалось, удалось бы разглядеть синеву космоса проступающего сразу за блеклой голубизной первого слоя мироколицы, не имелось облаков. Только яро блистало светило и та самая малая кроха чревоточины, так часто тревожащая лучицу не только в жизни Владелины, но и в нынешней Есиславы.
Девочка, прогуливаясь средь деревьев яблони и груши, где в ягодене месяце уже висели плоды, хотя еще и зеленоватые, первого сбора лето, задумчиво поглядывала на стелющуюся под подошвами кот, нарочно ровно подстриженную травку, высматривая прячущиеся средь нее головки желтых лютиков. Туга и Туряк, теперь замещающий в охране божества погибшего Гостенега, остались подле скамьи, где вчера вечером сидели отроковица и вещун. Нянька присела на низкий табурет, принесенный служками для нее, а Туряк неспешно ходил повдоль каменной дорожки неотрывно следя за удаляющейся и временами теряющейся в деревах юницей. Сам обаче, не смея пойти следом, так как сие не позволило божество, с утра будучи в дурном расположение духа и желающее погулять одно. В целом Туряк, имеющий по статусу величание коадъютор синдика, не очень тревожился за чадо. Ибо сад, как и все поместье, стоило отроковице покинуть дворец по коло взяли под охрану наратники. Их всяк раз расставлял коадъютор так, чтобы они не были видны божеству, и единожды для них она находилась всегда в поле видимости. Впрочем, Туряку становилось всегда спокойнее, когда ее ясность располагалась в пределах его взора, а не как сейчас явно нарочно пряталась за деревьями. Еще лучше, чтобы чадо, в чьей божественности, после гибели Собины он не сомневался (хотя в особом статусе девочке он не сомневался никогда) словом, вообще замечательно, когда ее ясность играло в куклы, мяч или лошадок с няней, но ноне расстроенная, отъездом вещуна, Еси не желала играть.
Обряженная в шелковую золотистую рубаху с долгими рукавами, в ярко оранжевую зоновку и под цвет ей каратайку, Есислава зайдя вглубь сада и впрямь схоронилась за деревьями. Но лишь затем, чтобы расстегнуть крючки на каратайке, абы от парящей ноне духоты вельми заморилась.
– Фу! – дыхнула она, и, сняв с себя душегрейку, бросила ее на траву. – Ну и жарища.
– Ага, жарища, а ты одета точно в горы пришла стынь, – насмешливо отозвался чей-то звонкий, тонкий голосок, прозвучавший откуда-то с дерева.
Еси торопливо вскинула голову и зыркнула на размашистую крону древа раскинувшегося над ее головой. Достаточно взрослое дерево, с широким стволом и мощными ветвями нынче укрывала не только листва, но и зелено-желтые плоды. На одной из ветвей той яблони, подле самого ствола, обхватив его одной рукой, сидел, свесив вниз ноги мальчуган, обряженный в какую-то рвань, на вроде длинной, серой рубахи и шаровар, с обтрепанными краями дюже замызганную душегрейку, не имеющую застежек, да похоже, снятых с чужих ног канышей, не только разного размера, но и цвета, один черный, иной серый. Короткие волосы у мальца, соломенного цвета, лежали скомканными, слепленными от грязи и сальности прядями. Молочную кожу лица чумно покрывали бурые полосы грязи, а само оно смотрелось исхудавшим, осунувшимся. Отроку явно на вид было лет двенадцать-тринадцать, верно он не только давно не ел, но еще и прибаливал, оно как тягостно дышал ртом и утирал текущие из носа густые, желто-зеленые сопли.
– Ты кто? – удивленно вопросила девочка сидящего на ветке дерева мальчика, рубаха оного топорщилась на животе, живописуя запихнутые под нее яблоки.
– Я… Лихарь… Эт, значит, лихой, – отозвался отрок и взволнованно обозрел близлежащую местность, проверяя нет ли кого рядом.
Он неспешно отпустил ствол, за оный удерживался левой рукой, правой подпер яблоки, чтоб они не вывалились, и резко подавшись вперед, спрыгнул вниз. В мгновение ока оказавшись на земле в двух шагах от отроковицы. Мальчик торопливо испрямился, и, придержав заходившие под рубахой ходуном яблоки правой рукой, левой утер выскочившие из обеих ноздрей желтые сопли, насмешливо дыхнув:
– Щас как схвачу тебя за цепь, – и кивнул на толстую золотую цепочку опоясывающую шею Есиньки и держащую на груди желтый алмаз, дар Бога Огня. – И заберу ее у тебя, а после продам… И у меня будет много векшей. А на векши я куплю еду, одежду… и стану барином.
– Только тронь, – сердито отозвалась юница, и во взоре ее проявилось неприятие. – Я тебе как тресну по башке, будешь знать. Ишь ты заберет он… Вон лучше сопли утри. А то текут смотреть противно.
– А ты и не смотри, – желчно буркнул в ответ мальчик и порывчато сжал в кулак левую руку. – Коли противно не смотри… Треснет она меня… Барыня тоже мне тут выискалась… треснет. Да я как надаю оплеух тебе сейчас, сразу у самой сопли потекут.
– Не потекут… и не надаешь, – сердито протянула Еси.
Она явно начинала гневаться, потому как до сих пор никогда не слышала в отношении себя такой грубости и совсем не страшилась мальчика уверенная, что если не Туряк, то Дажба тотчас придет к ней на помощь. Отроковица вдруг вспомнила про лебединых дев несущих ее охрану, о людях, каковые приставлены беречь и чью заботу, любовь она все время на себе ощущает. Единым взором она обдала свои чистые, богатые вещи и перевела его на мальца приметив худорбу, усталость и ободранность того. Да немедля ощутила испытываемое им огорчение, несправедливым, однако назначенным тяжким уделом так, что прониклась к этому удрученному, голодному и сопливому отроку жалостью. Посему также скоро, как допрежь того сердилась, сменила гнев на милость и понизив голос, благодушно спросила:
– Ты зачем к нам в сад залез? Яблоки ведь еще зеленые, кислые.
– Ну и чё. – Мальчик, несомненно, почувствовал изменения тона Еси, и, хотя все еще ерепенился, но стал говорить менее раздраженно, – залез потому как жущерить охота. Я уже много дней иду, все припасы съел… и оголодал. А туто-ва гляжу крепость, дай думаю залезу, что сопру… Перелез через забор, начал яблоки рвать, а туто-ва куча наратников пришла и окружила сад. Ну, я и спрятался на дереве. А яблоки чё ж… яблоки и кислые можно жущерить, коль охота.