Коло Жизни. Бесперечь. Том первый
Шрифт:
– Ты только не ешь леваши из малины, – негромко протянула девочка, с жалостью глядя на торопящегося засунуть в рот как можно больше и быстрее сластей мальчика. – Леваши которые я показала… Я угощу Ксая, он их любит. А все остальное кушай и не торопись так, я не заберу.
Отроковица неспешно поднялась с топчана, и, взяв со стола, влажный ручник утерла им руки и губы, все еще не сводя взора со стоящего напротив нее отрока. Она протяжно вздохнула, сочувствуя Лихарю всем сердцем, так как понимала, что тот не имея заботливых, любящих родителей был лишен и ласки, и попечения. Проживая
Нынче Лихарь допил молоко с братины, сунул в рот еще цукатов, и, утерев губы о рукав рубахи, широко улыбнулся Есиславе, направившейся к прудику.
– Кушай, кушай еще… коли хочешь, – поощрительно протянула девочка, и, склонив голову на бок, оглядела покрытые медовым блеском уста мальца. Единожды осознавая, что, скорее всего, видит Лихаря последний раз, поелику Липоксай Ягы судя по бросаемым на Таислава взглядам недоволен тем присутствием в поместье, а посему незамедлительно вернет его в воспитательный дом.
И Еси знала, даже если она станет просить, ей не удастся уговорить вещуна изменить своим принципам. Потому как все, что касалось не божества, для старшего жреца было строго исполняемо согласно оставленных предками законов, традиций и обычаев. Девочка ведала, наверняка, что Ксай найдет такие слова, которые она не сумеет оспорить. Потому как он был очень мудр, а Есинька настолько сильно его любила и так мощно зависела, что никогда не позволила бы себе огорчить. Тем паче сейчас, когда она так за ним соскучилась.
– Спасибо, ваша ясность, но я уже наелся, – сызнова утирая губы о рубаху, точно стараясь оттереться от меда, откликнулся мальчик и торжествующе похлопал себя по животу.
Лихарь за эти дни, что находился в поместье, значительно набрал в весе, можно сказать даже подобрел в телесах. И та рубаха, оная в первые дни висела на нем точно мешковина, теперь уже плотно облегала его слегка выпирающий вперед живот.
– Ну, раз наелся, – сварливо пробухтела стоящая подле входа в беседку Туга, недовольно наблюдающая за столь прожорливым, как она считала отроком, потому в этот раз не решившаяся оставить его наедине со сластями. – Тогда пойди, умойся, нешто можно быть такой грязнулей и утирать сладкие губы о рубаху.
Малец, одначе, никак не откликнулся на слова няньки, по-видимому, обладая как правильно подметил его наставник не малой долей хитрости, он четко понимал в чьих руках находится ноне власть, посему всегда лебезил лишь перед Есей и Таиславом.
– Так, что ваша ясность, выходит, прилетел его святость вещун Липоксай Ягы? – погодя вопросил Лихарь, с какой-то затаенной грустью глянув на подошедшего слугу который забрал пустые братины и кувшин,
– Не уноси ящичек, Вернуш, – торопливо откликнулась Есислава. Она присела на корточки у рубежа беседочки и прудика и принялась, как любила плескать водичку перстами. – Я хочу угостить Ксая.
– Слушаюсь, ваша ясность, – отозвался слуга, и, преклонив голову пред чадом, покинул беседку, унося с собой всего-навсе пустую посуду.
– Да, Ксай, приехал, – медленно роняя слова, произнесла девочка, поводя кончиками пальчиков по воде днесь ее точно лаская. – Знаешь, ты, Лихарь, если только Ксай с тобой заговорит, не выдумывай ничего. Сказывай правду, потому как Ксай не будет слушать вранье и непременно за него накажет. Понял?
– Да, ваша ясность, – голос мальчика дрогнул, ибо он боялся встречи со старшим жрецом зная о его суровости и о том, что встретиться с ним даровано лишь избранным али отличившимся.
– Его святость идет, – встряла в разговор нянька, и повела головой в сторону дорожки, по которой и впрямь неспешно в направлении беседки шел в долгом белом кахали Липоксай Ягы.
Девочка незамедлительно поднялась с присядок, и, узрев идущего по дорожке старшего жреца, мгновенно сорвавшись с места, побежала ему навстречу, пред тем миновав отрока и выскочив из беседки на дорожку.
– Выйди из беседки, мальчик, – негромко повелела Туга, и сама спешно сойдя со ступеней, отступила в сторону, остановившись в нескольких шагах от дорожки, да низко преклонила стан.
Лихарь незамедлительно покинул беседку, и, встав подле няньки также склонил голову. Меж тем Есинька уже добежала до вещуна, и крепко вжавшись в него, принялась целовать чрез материю кахали его в грудь.
– Ох, Ксай… Ксаечка я так соскучилась за тобой, так соскучилась, – протянула взбудоражено отроковица и наново из ее глаз выпрыгнули полупрозрачные капельки слез, упавшие не только на ее нежные щечки, но и на белую ткань кахали, и золотистую собственной рубахи.
Липоксай Ягы не менее торопливо прижал к себе девочку, и, наклонившись, ласково поцеловав в макушку. Обаче, узрев слезы, увлажнившие ее очи, тотчас поднял Еси на руки и притулил к своей мощной груди. Он еще малость медлил, не трогаясь с места, с тем, вероятно, стараясь стать ближе к обожаемому чаду и легохонько покачивая ее вправо… влево и только потом, нежно целуя в головку, тронув свою поступь, направился к беседке.
– Ну… ну, ваша ясность не стоит плакать, – полюбовно произнес вещун, и на четверть минутки задержавшись подле входа в беседку, внимательно оглядел полусогнутого отрока, так словно желал проникнуть вглубь его суть.
Губы старшего жреца нежданно резко дернулись и скривились в столь презрительной ухмылке, точно он узрел слизняка аль, как и желал, проникнув в суть мальчика, рассмотрел, там весьма скверную душу. Все также медлительно Липоксай Ягы вошел в беседку, и, опустившись на топчан, оперся спиной об его высокий ослон. Бережно, словно самую большую ценность он усадил девочку на колени, прижал ее головку ладонью к своей груди, да обращаясь к неотступно сопровождающему его помощнику, повелительно молвил: