Коло Жизни. Бесперечь. Том второй
Шрифт:
– Кто это? – вопросила Есислава у прохаживающегося Бога, и кивнула на стоящую подле нее нежить. – Ночница-эка или Ночница-чатур?
Асил на малеша застыл почитай напротив нежити, внимательно всмотрелся в лицо, также пронзительно прошелся взглядом по всей ее получеловеческой-полукозлиной фигуре, и, пожав плечьми, ответил, несомненно, радуясь, что вопрос оказался днесь таким приземленным:
– Не ведаю, Есинька. Мне их сложно различать.
– Мне тоже, – согласно поддержала Бога юница, неотрывно глядя в плоское треугольное лицо нежити, где самой значимой чертой была клиновидная, короткая бородка. – Как Отец, – иногда при Асиле девушка так величала Першего, в том поддерживая и его самого, и Крушеца, да и вне сомнений выражая собственные чувства. – Их различает не пойму… У них совершенно одинаковые лица… очи, губы и даже эти бородки.
Ночница нежданно широко улыбнулась, вероятно, желая придать мягкости своему безобразному лицу, обаче, тем самым растянула губы, явив вместо рта плотную розовую перегородку. Есислава немедля перекосила лицо и тягостно сотряслась всем телом. Также разком девушка перевела взор на тарелку, и, уставившись на выглядывающую из навара креветку, дюже сердито дополнила:
– И коль не создали рта, нашто было вкладывать в уста улыбку… Уж такое нелицеприятие, после оного и вовсе есть не захочется.
– Ночница-чатур, – властно и гулко молвил входящий в комнату Перший и кивнул нежити на завесу. – Поди отсюда, и не забудь принести настоя нашей милой девочке.
Ночница-чатур не мешкая склонилась, не только своему повелителю, но и Асилу, и юнице да пристроив половник подле глубокой мисы, направилась вон из помещения.
– Зачем Мор, ибо это он, Еси, творил Ночниц, как и большую часть нежити, вложил в их уста улыбку, я не ведаю, – значимо произнес Перший, и, направив поступь к стоящему брату, мгновенно окинул его взором. Димург досадливо качнул головой, судя по всему, прощупав его и оставшись недовольным, как и дотоль откровенностью Атефа. – Я о том его многажды раз спрашивал, но малецык толком ничего не смог пояснить. Он был очень юн, когда создавал Ночниц, первое его творение… Несомненно, горячился, жаждал попробовать свои силы… экспериментировал. – Перший остановился подле брата и нежно огладил его черные, прямые волосы на голове. – Я на тот момент не стал вмешиваться, чтобы не расстроить малецыка, посему и получилось такое нелицеприятное существо. Однако, вся остальная нежить выглядит многажды миловидней… Но ежели тебя, моя милая девочка, раздражают улыбки нежити, скажи, и я им запрещу.
Еси, впрочем, никак не отозвалась, она взяла перстами ложку, и стало лениво водить ею в густом наваре, вылавливая оттуда креветки, которые ей всегда нравились.
– Нужно, хорошо покушать, – строго молвил Перший… Касаемо пищи Бог всегда говорил строго и властно, оно как если б не эта авторитарность его тона юница и вовсе перестала есть. – Тебе, Еси, нужны силы. Ты сама выбрала блюдо, посему прекращай излавливать там, а кушай все. Человеку, как и любому существу для жизни необходимо питание, без него он ослабнет и погибнет. Потому кушай и возьми…
Старший Димург резко прервался и устремил взор на лежащий на плоской тарелке нарезанный ровными треугольными кусочками белый и ржаной хлеб. Есислава проследив за взглядом Бога, ухватила левыми перстами ломтик ржаного хлеба, и, протянув в сторону Першего, звонко засмеявшись, молвила:
– Хлеб… Возьми хлеб, ты хотел сказать, – густой румянец оттого зазвончатого смеха выплеснулся на щеки юницы. – Ты не ведаешь? Не ведаешь Перший, что это хлеб.
– Просто забыл, как он называется, – по-доброму отозвался Димург, и, протянув в сторону девушки левую руку, как дотоль голубил волосы брата, огладил и ее рыжие кудряшки, широко просияв. Господь был не просто доволен, он обрадовался тому, что девочка засмеялась, впервые за дни их полета да еще так звонко, жизненно.
– Я же не питаюсь им, – дополнил Перший свое толкование. – А у человечества, его величание столь множественно… Тут и хлеб, и тортиллас, фокачча, рейкялейля, пита, хала, матлу, тамтун, мсеммен, наан… Что порой можно и позабыть каково его название в твоем народе.
– Ого! – уважительно дыхнула Есислава, мгновенно прекращая смеяться и становясь серьезней. – Сколько ты назвал… – И тотчас опустив руку, добавила, – прости, не хотела тебя задеть.
– Нет, нет, порадовала своим смехом, – ласково протянул Димург и также нежно провел перстами по лбу и очам, тем будто передавая радость и любовь своему бесценному Крушецу. – Кушай, моя любезная. Нужны силы тебе и малышу, коего ты носишь под сердцем.
– И Крушецу? – чуть слышно вопросила девушка, ощутив, что тепло Перший сейчас подарил не ей, а послал объятой болезнью и столь им дорогой лучице.
– Крушецу, это не нужно. Он поколь тратит те силы, что были в него вложены, – дополнил Бог.
Он неспешно убрал от лба Еси руку и немного отступил назад так, чтобы быть подле, наблюдать и, одновременно, не давить, давая возможность спокойно ей покушать. Вслед за ним шагнул и Асил, став много правее брата, вместе с тем не заслоняя юницы. Левая рука отступившего Першего зримо качнулась вперед… назад, по поверхности кожи пробежало густой зябью золотое сияние. Оно вмиг всколыхнуло широкий, слегка выпячивающий шрам, начинающийся от кончика указательного пальца вплоть до локтевого сгиба на руке, и с тем всколыхнуло желание в юнице припасть к нему. Девушка часто, когда находилась в объятиях Бога, прикладывалась устами к тому шраму, иноредь делая сие не осознанно, под напором чувств Крушеца, который жаждал единения с тем местом, где появился и взрос.
Глава пятнадцатая
– Рукав прошли? – вопросил Асил у старшего брата, однако, не озвучивая поспрашание, а посылая его мысленно.
– Да, миновали, – также доступно лишь для Бога отозвался Перший, наблюдающий за Есиславой, каковая, наконец, принялась есть. – Теперь трясти не будет, хотя я велел Лядам снизить обороты. Нужно, чтобы девочка набралась сил перед встречей с Родителем. Он распорядился, чтобы Еси не была утомленной. Достаточно бодрой, абы могла выдержать перекодировку, так как Родитель постарается сберечь эту плоть… Сберечь плоть и вернуть нам лучицу. Я передал ему страх Крушеца и Он вельми тем расстроился, сказал, чтобы не оставляли ни на миг плоть.
– Сейчас с ним толковал? – переспросил Асил.
Боги, разговаривая, не шевелили губами и даже не глядели друг на друга, казалось со стороны их взгляды, помыслы устремлены только на девушку.
Перший медлительно провел перстами по губам, огладив бледно-алую кожу, на которую самую толику переместил золотое сияние, и все также мысленно додышал:
– Да, толковал… Он сам связался, спрашивал про состояние Крушеца и девочки, просмотрел отображение. – Бог затих на пару минут, засим перевел взор на брата, слегка при том развернув голову, и молвил, – теперь сказывай, что тебе доложили… И как можно подробнее, малецык, чтобы я ту обстоятельность смог передать Родителю.
– Коль надо я сам передам, – Асил хоть и ответил мысленно, однако столь низко прозвучал его серебристо-нежный голос, что черты лица Першего зримо колыхнулись, видимо, он напрягся, або уловить их.
– Нет… тебе не надо.., – очень мягко протянул старший Димург и днесь огладил указательным и среднем перстом очи брата, будто смахивая оттуда что-то. – Я сам передам… Итак, мой бесценный, коротко, но обстоятельно.
Асил легохонько качнул головой и тем рывком сбросил со своего лица пальцы старшего брата, отчего они, миновавши, огладили поверхность его с легкой горбинкой носа, задержавшись на узких бледно-алых губах. Старший Атеф торопливо облобызал подушечки перст брата, и когда тот убрал их, гулко вздохнув, молвил: