Коло Жизни. Бесперечь. Том второй
Шрифт:
Димург сие, кажется, и не говорил, он выдыхал с таковой нескрываемой тревогой и любовью, что Есинька порывисто дрогнула. Она рывком убрала с лица руки, и, воззрившись на Першего ощутила острую, пронзительную и всепоглощающую тоску, владевшую ею весь этот срок. И посему более немедля, боясь захлебнуться той смурью, сорвалась с места и кинулась к протянутой руке Бога… Сейчас жаждая одного, хотя бы прикоснуться к трепетно колышущейся коже на кончиках его перст. Старший Димург не менее стремительно выкинул вперед и другую руку да подхватив девушку подмышки, подняв,
И поплыла… заколыхалась песнь любви, составляющая Бога и человека… Созидающая и одновременно разрушающая… Преображающая и изменяющая. Основой которой было не только естество Першего, но и плоть Есиславы… Чувственная, трепетная, ласковая плоть девочки, что ноне несла внутри себя одновременно принадлежащее лишь Богам и лишь людям. И в такт той любви медленно колыхали марными полотнищами облака в своде залы, степенно растворяясь в его поверхности.
– Так соскучилась… так… За всеми Богами, – едва слышимо шепнула Еси и прикрыла очи от наступившего спокойствия, которое, как теперь она понимала, могло быть только обок с Першим, обок Зиждителей да легохонько вздохнула.
Димург медлительно склонился к девушке и прикоснулся губами к макушке, участливо протянув:
– Почему тогда не приходила? Небо ведь звал, многажды, как мне было доложено.
Есинька приподняла голову и уставилась на край нависающего над ней округлого подбородка, озаряемого с под кожи золотым сиянием, рассыпая окрест себя малозаметное полыхание.
– Наверно Стынь или Дажба тебя чем-то огорчили, – нескрываемо расстроено молвил Перший.
Ноне Господь хотел, чтобы девочка ему доверилась, только так он мог ее успокоить, поддержать. Потому и вел толкование в таком направлении.
– Нет, они меня никак не огорчили… просто, – сначала не смело, но затем с тревожным нарастанием в речи произнесла Еси, и тело ее окутанное мощно-властными руками Бога сотряслось. И тотчас внутри дотоль подающий о себе, как о личности толчками Ярило замер. – Просто… я боюсь… боюсь, что, – теперь молодая женщина и вовсе захлебывалась словами. – Боюсь, что войдя на маковку более не увижу Землю… Липоксай Ягы. – Есислава надрывисто дернулась в бок, точно стараясь вырваться из рук Господа, и из глаз ее выплеснулись на щеки слезы. – Опять… опять появились воспоминания… посмотри… посмотри.
Она резко вздернула вверх голову и в упор зыркнула в лицо Зиждителя, разрешая тому прощупать себя, познать, прочитать… Крупные, почти черные радужки глаз Першего поглотившие и всю желтовато-белую склеру воззрившись в саму суть девушки наполнились мглистой, схожей с космической безбрежностью темнотой. Плотные потоки разлитого по поверхности воды молока выплеснулись точно из самых глубин. А миг спустя голубо-белые туманности едва зримо колыхнули размытыми границами жаждая соединиться с самой сине-черной далью космоса, с ярчайшими скоплениями боляхных в размахе белых пежин, с очами Першего и верно с разгоряченным мозгом Есиньки.
– Тише, мой милый, тише, – донесся откуда-то издалека голос старшего Димурга, лишь после услышанного возвращая Есиньку в бытие, живописуя наклоненное над ней лицо Бога. – Не нужно о том тревожиться. Надо было давно поговорить со Стынем или прийти к Небо. И рассказать о виденном, и все было бы предельно понятно обсказано. Еси, – тонально пропел старший Димург и девушка более осмысленно воззрилась в его лицо. – Это не воспоминание… нечто другое… Скажем так, абы было понятно… Это вытяжка для твоего мозга.
– Вытяжка? – удивленно переспросила Есислава и приподняла вверх свои покатые плечики.
– Да, моя бесценность, вытяжка, снадобье, зелье, настой, – протянул Перший и ласково просияв молодой женщине, сызнова прижал ее голову к своей груди. – Не ведаю, как тебе объяснить доходчивей. Словом это действие лекарства заложенного внутри Родителем, чтобы всякий раз когда охватывала тревога тебе виделась космическая даль… Даль, которая могла бы умиротворить.
– Значит Крушец не заболел, – успокоительно отозвалась Еси и развернувшись припала лицом к груди Бога схоронив в сизой материи сакхи свое лицо.
Рябь недовольства пробежала по полным губам Першего, всколыхнув на них золотое сияние. Он ласково провел перстами по голове девушки, прихорашивая на них кудельки волос и досадливо отметил:
– Опять ты отделяешь себя от собственного естества. Сие делать недопустимо, я уже сказывал, – несомненно, прощупав девушку Бог ведал о том, что она почасту обращается к Крушецу, и сейчас хотел ее в том пожурить. – Вы целое… единое… неразделимое создание. Все время это себе проговаривай… И когда ты будешь данное единение ощущать, ты сможешь понять больна ли ты или нет, сумеешь осознавать собственное состояние.
– Это все слишком сложно, – глухо отозвалась все еще в сакхи Есинька, и почувствовала, как бойко застучал по стенкам чрева малыш, а после уперся пяточкой, содеяв тем на поверхности живота малую выпуклость.
Девушка не мешкая огладила свой живот, прикрытый легкой материей сарафана, каковой имел рубашечные рукава до локтя, и широко просияла улыбкой. Густое сияние блекло-смаглого света окружающего голову по коло подсветило и сами рыженькие волосики Еси, придав материи сакхи размывчатые, синие пятна. Бог трепетно взглянул на свечения нимба, и положил свою длань на руку молодой женщины. И тотчас Ярило отозвался особо рьяной дробью своих маленьких ножек.
– Ишь, какой топотун, – умягчено произнес Перший, и этой короткой молвью наполнил всю плоть девушки зябким состоянием счастья… Таковым счастьем порой Есиславу наполнял Стынь даруя свою близость. Только сейчас сие было иное счастье, напитанное особой любовью, нежностью посланными не только ей, Крушецу, но и этому маленькому человечку.
– Девочка моя, – участливо произнес старший Димург, все еще поглаживая тыльную сторону длани Есиньки. – А почему ты не позволяешь Кентавру себя осмотреть… узнать каково состояние здоровья твое и малыша?