Коло Жизни. Середина. Том 1

Асеева Елена Александровна

Яробор убрал ветви с холмика, и, принявшись смахивать с ножен сухую листву, хвою и мох, грустно заметил, точно говоря сие притихшей на нижней ветке трясогузке подергивающей своим длинным серым хвостиком:

— Еще бы научиться, этим мечом владеть.

— Тсюили…тсюили, — торопливо отозвалась пичужка и закивала своей малой беловато-серой головкой.

Мальчик на чуток замерев, зачарованно вгляделся в птаху и нежно ей просиял, подумав, что та, может статься, его понимает. Ведь лесики считали всякое божеское творение разумным.

— Тсюли… тсюли, — повторил вслед за птичкой отрок и протянул навстречу ей правый указательный перст. Трясогузка нежданно, соскочив с нижней ветви ели, прыгнула на палец мальца и вельми звонко отрывисто прощебетала, словно желая поддержать его в последнем испытании, которое

он боялся меньше иных. Однако, каковое вызывало тревогу не только у Богов, у Родителя, но и у этой малой птахи… коя на самом деле была одной из марух.

— Ах, ты, красавица! — нежно вторил ее щебетанию мальчик ощущая трепетную теплоту к живому созданию доверившемуся ему.

Он медленно направил в сторону пичужки левую руку и указательным перстом огладил ее серую спинку, слегка завибрировавшую под его кончиком.

— Красавица! — глас Ярушки понизился до шепота.

Он внезапно легохонько встряхнул перстом и птаха, слетев с него, взметнулась ввысь, закружив теперь над головой мальчонки. Трясогузка, порой эту птицу величали ледоломка, так как она раньше всех возвращалась в леса, точно своим прилетом ломая на реках лед, а иноредь плиска, может оттого, что плескала своим хвостиком. Отрок вскинул голову вверх, и, залюбовавшись шибутно колыхающимися крылышками птицы, оцепенел, наслаждаясь чистотой создания, плавностью веющего кругом аромата сладковато-смольного духа леса, его мощью и диким уверенным в себе величием, чем-то схожим с далеким недоступным космосом, раскинувшимся округ Земли да колыхающим внутри себя и сами планеты, и звезды, и Галактики.

— Счастливица, — нежно протянул мальчик, все еще не сводя взора с порхающей над ним птахи. — Можешь летать. Можешь жить, как желается. Можешь, а я не могу. Привязан я к людям… К батюшке, матушке… к матушке.

Ярушка резко смолк, оглядел свои худые тонкие руки и такие же тонкие перста, подумав, что тоже желал упорхнуть от своих сродников в иные места… если бы не матушка… Туда, где, наконец, нашел бы успокоение от испытываемой тоски, поелику понимал, что никогда не сумеет стать единым с лесиками, с их мыслями, верованиями. С лесиками… с коими был связан кровью, плотью, но столь отличными взглядами, мыслями… душой.

Малец, конечно, знал, что вне лесов живут иные люди, презрительно величаемые сродниками, нурманны, которые верят в другого Бога Ашеру. Старшие рассказывали и про их религию, про бестолковые, еще более невнятно — непонятые верования. Про их ненависть к лесикам и поборникам старой веры. Обаче, отрок внутри своего естества надеялся и мечтал, что может, где-то есть и такие, как он. Такие, которые не разделяют Богов, которые любят Першего, и с трепетом возносят ему хваления наравне с Небо.

Мальчик долго сидел, задумавшись о своем уделе, о той несхожести с членами общины. Одновременно мечтая вырасти и отправиться на поиски тех, кто духовно ему близок, и поймет его чаяния, мысли, чувства. Он бы мог так сидеть и дальше, отрешенный, безучастный ко всему, если бы внезапно раздавшийся подле самого уха пронзительный стрекот сороки, придав ему движения, не вывел из окаменения. Яробор проворно раскинул в стороны остатки хвои и листвы, да вытащил ножны с мечом (которые во всех иных отроках вызывали благолепное уважение, а в нем желание как можно скорей от них отделаться). Мальчик стремительно вскочил на ноги и поспешил к великому дубу. Однако сделав не более десяти шагов, остановился, легохонько вдарил левой дланью себя по лбу, да развернувшись, побежал вспять к месту ночной стоянки, ибо позабыл прихватить оставшийся там сверток с остатками еды, кубышку и кресало с кремнем. Шибутно подхватив сверток с оземи, мальчонка днесь не мешкая направился к дубу, так как занимающийся день уже вползал в лес широкими, солнечными полосами очерчивая не только почву, но и озаряя каждое растеньице, веточку, листок, аль схоронившийся пятилепестковой головешкой желтый цветок.

Несмотря на то, что Яробор торопливо бежал, он прибыл к дубу последним из пяти прошедших испытание отроков. Выскочив из густоты леса малец, на мгновение замер на покатой полянке, в центре которой и рос великий дуб посвященный Богу Воителю, сыну Небо и повелителю гроз, грома, молний. Лесики представляли себе Воителя взрослым мужем с златыми клубящимися, долгими

волосами, брадой и усами. Когда Бог гневался его брада, как и волосы, наливались бурой серостью. Воитель потрясал головой и осыпал с волосьев капли водицы на землицу-матушку. На мощной колеснице запряженной крылатыми кологривами мчался Бог средь туч, усеивая оземь дождями. Идут вскачь кологривы, стучат их копыта по небосводу, вращаются колеса колесницы, гремят на них спицы… посему и слышат люди раскаты, рокотания грома. Пускает из своего мощного радужного лука Бог стрелы и бьют молнии в землю, изгоняя оттуда затаившихся демонов, бесов, нежить. Лесики, почитая Воителя, посвящали ему особые дни и символы в виде колеса с шестью спицами, величаемые Грозовик. Изображая эти символы не только на обережных покромках, вышивая на рубахах, но и живописуя их на резных ставнях окошек, служащих в тех местах отводом от молний. Воитель был не только Богом Громовержцем, он слыл покровителем воинов, и потому считалось, что древо дуб, обладает особой могутностью и исключительной силой, крепостью своей древесины. Толстая, почти черная, трещиноватая кора, словно покромка, опоясывала мощный ствол великого дуба, теряющего в далекой голубоватой мороке свою крону с размашисто раскиданными в разные стороны дюжими ветвями и окаменевшими на них лопастными густозелеными листьями, днесь в кресень месяце налитых жизнью и соками своей молодости. Иноредь все же покачивая небольшими пучочками висячего аль стоячего цвета, образующего множество чешуевидных листков, точно восседающих на кольчатом пуфике.

— Яробор! — окликнул недовольно младшего брата Чеслав Буй, и взмахом руки призвал к себе.

Мальчик глубоко втянул аромат дубового духа, чем-то напоминающего сласть перемятого во рту трехлистника лугового да поспешил к брату, который на правах старшего проводящего последний обряд, уже раскладывал ребят вкруг ствола дерева. С под которого уже давно были убраны все ветви, как малые, так и побольше, и днесь землю укрывала сплошным слоем сухая листва, да невысокая травушка, что сумела в этой тенистости прорасти. Однако прежде чем занять указанное Чеславом Буем место, отрок удержал свою поступь подле самого старшего годами члена общины, уже белого как лунь, не только волосами и бородой, но и кожей Збигнева Варуна, лицо оного густо покрывали морщины, а руки изредка отказывая в силе, тряслись. Голос старика, словно хриплый звук колес телеги проскрежетал, когда напротив него остановился малец:

— Яробор, сын Твердолика Борзяты, ты прошел и второе испытание, показав лесу свое бесстрашие и той мощью укрепив собственный меч!

Збигнев Варун протянул руку к склонившейся голове отрока, и на чуток обретя прежнюю силу, крепко ухватил его за остатки волос. Легким движением ножа, зажатого в правой руке, старик срезал хвост под самый корень, досель удерживающийся там тонкой бечевкой.

На полянке подле дуба ноне находилось лишь пять мужей, по одному старшему на каждого из мальцов да Збигнев Варун, который и проводил сам обряд, зазывая предков, да прокладывая зовом путь душам юных воинов в Луга Дедов.

Забрав у младшего брата дотоль сжимаемый сверток и направив к предназначенному ему месту, Чеслав Буй принял у Збигнева Варуна волосы и спрятал их в суму, висевшую на покромке. Понеже обладающие до сих пор жизненной силой, волосы связывали детей с космосом, считалось, что чрез них можно было влиять на поступки человека. Поэтому ноне они должны быть сокрыты от чужого взгляда, а по возвращению в селение отцом отрока отданы огню, абы разрушив ту связь, даровать сыну мужественности.

Яробор занял свое место подле ствола древа, положив ножны с мечом таким побытом, чтобы его правая рука возлежала на рукояти, и сомкнул очи.

Збигнев Варун прерывисто дыша и с трудом переставляя ноги, обошел лежащих мальчишек, очерчивая повдоль их ног завершием своего меча коло, сооружая нечто в виде незримой стены, трубы… рукава уводящего в небеса. Чеслав Буй между тем поил ребят отваром, наливая его из глиняного кувшина в деревянную, удлиненную чару. Подступив к младшему брату, он заботливо поддержал его голову, и приткнул к губам край чары. Мальчик торопко сделал несколько больших глотков слизко-вязкой жидкости и перекривил лицо, вдруг ощутив глухие удары внутри головы, словно кто-то встревожено застучал изнутри в черепную коробку.