Коло Жизни. Середина. Том 1
Шрифт:
В этот раз юношу не забирали на маковку, Родитель, абы не беспокоить Крушеца, повелел излечить первого на Земле. Потому доставленные в юрту Богом Седми бесицы-трясавицы, хоть и поначалу возмущались ненормальными условиями для благополучного излечения господина, но стоило Расу на них шыкнуть, тотчас приступили к врачеванию. Прибывших Трясцу-не-всипуху и Гнетуху, Крушец не приметил, так как на тот момент Яробор Живко потерял сознание.
После обряда Тамир-агы и дотоль пользующийся уважением у кыызов, стал не просто почитаем, а скажем так мягко почти полубожеством. Еще бы ведь за один обряд ему удалось полностью излечить Яробора Живко. Впрочем, влекосилы приметив чудное полыхание златыми всполохами войлока юрты пришли
И хотя мнение кыызов и влекосилов разнилось, и первые, и вторые признали уникальность самого мальчика и стали это признание ему демонстрировать при встрече, не только улыбаясь, но и трепетно приклоняя пред ним головы.
Сам же Яробор Живко вопреки вмешательству бесиц-трясавиц окреп не скоро… Выздоровел быстро, ибо было не допустимо, чтобы как-то пострадал его бесценный мозг, каковой нес в себе знания, мысли, хранил воспоминания, выплескивал чувства. Потому-то Волег Колояр и задержался в этой лощине, как и остальные ханы, на общем совете единогласно высказавшись зимовать тут. Еще и потому, что приближающийся первый, осенний месяц велесень должен был принести и первое похолодание в горные края.
Юноша дня через три после проведения лечения смог выйти из юрты. И это разрешение Тамир-агы, как и понятно озвучил ему, допрежь того получив от беса. Каковое в свой черед, прошло вельми долгую цепь утверждения и согласования королевы марух, Господа Вежды и главного в том распорядителя Трясцы-не-всипухи. Яробор Живко чувствовал вину пред людьми и осударем, что по собственному необдуманному поступку, задержал их в этой низине. О чем только ему полегчало не преминул сказать Волегу Колояру. Осударь ласково провел по волосам юноши, растрёпано укрывшим подушку, и благодушно заметил:
— Ничего, Яроборка, единожды Дравидии мы бы в это лето не достигли… По сохраненным у нас влекосил преданиям путь туда дальний и занимал не менее трех-пяти лет… Да, и скоро зима, а там впереди хоть и земля предков влекосил тивирцев, но все же неведомая. Так, что будет благом перезимовать в таком благодатном месте. Озеро верно на зиму и не замерзнет, подле нас леса, в реках много рыбы, а сколько птицы, зверья… В общем, это весьма удачное место для зимовки, ибо люди тоже не стой тебя утомились… Потому не грусти, мальчик… Оно знаешь говорится: «Все, что не делается — все к лучшему».
Дурная поговорка, судя по всему придуманная человеком, чтобы оправдать собственную немощь пред появившимися обстоятельствами и успокоить… в первую очередь успокоить душу, оной человек, как таковой никогда и не имел.
Выйдя из юрты, после болезни Яробор Живко прошелся повдоль вновь возникшего селения и недвижно замер. Сегодня на небе почти не зрелось облаков, они инолды ажурно-косматыми полосами присоседившись осторонь кудлатых вершин, надрывисто шевелились, словно жаждая уползти али все же рассеять свою дымчатость. Еще достаточно жаркое для начинающегося велесень месяца солнце душно придавливало людей, а подымающаяся едва зримым туманом соляная морока, от поверхности озерной воды, колыхая прозрачно-преломляющимися боками несла на себе легкий горьковато-соленой привкус.
Юноша неотрывно смотрел на поместившийся весьма удлиненный, прямоугольный валун с угловато-округлым завершием, иным концом намертво вошедшим в землю. Макушка валуна по краю смотрелась витиевато-изрезанной, словно на ней чего пытались выпилить. Той своей искареженостью ноне валун зарился на подымающее… медлительно подползающее к полудню круглое солнечное светило, массивный газовый шар, образованный из газово-пылевой среды и дарующий нашей Земле жизнь как таковую. А Яробор Живко оцепеневший подле вероятно творенного когда-то людскими руками изваяния огладил его тепловатую в лучах солнца поверхность кончиками перстов, пройдясь потому, что могло изображать лицо.
— Из него можно сотворить чур, — прервал царящую тишину голос Гансухэ-агы, бесшумно подошедшего к юноше сзади.
Яробор Живко медленно повернул в сторону хана голову и улыбнулся. Та теплота с каковой на него смотрел Гансухэ-агы свидетельствовала не только о его трепетном отношении, но и говорила о нем, как о высоконравственном человеке. Во всем, всегда и везде находящем светлые стороны, кои тот старался не только сберечь, но и украсить. Как правильно при первом знакомстве догадался юноша, Гансухэ-агы был наполовину белым. У него точь-в-точь, как и в случае с Айсулу, мать, сродница Волега Колояра оказалась единоплеменной им расы, являясь отпрыском Небо. Это был мощный, высокий муж, с широкими плечами и крепкими мышцастыми руками. На его уплощенном и единожды каплеобразном лице, с выступающими скулами придающими ему мужественность, поместился приплюснуто-широкий нос, узкие, выразительные губы и крупные светло-серые очи, да множество мелких шрамов, полученных в стычке с латниками, в целом не портящие его.
— Это же камень, — произнес негромко Яробор Живко, понеже после падения в воду, к чисто физическим увечьям добавилась простуда и нынче хрипота, поколь не покинула горло. — А чур… идол в основном творят из дерева. Так как дерево обладает магической силой и таким побытом единит священную его мощь и мощь того божества в честь оного он поставлен.
— У, какой ты умничка, — по теплому отозвался Гансухэ-агы, и, вскинув руку, провел широкой дланью по волосам парня, не столько оглаживая их, сколько взъерошивая. — Правильно сказываешь про древо. Однако древо не столь долговечно, сколь бессмертен камень. И коли выбить на этом валуне лик Бога, тогда на долгие годы останется память о нашей вере и о том, кто тут шел.
— Память тленна, изменчива и непостоянна, — отметил задумчиво Яробор Живко, подушечками перст, будто изучая будущий образ каменного чура. — Разве ты не видишь того Гансухэ-агы? С какой легкостью человек может истолковать те или иные события, так как надобно ему, не обращая внимания на истину, нанося непоправимый ущерб правде… Как мгновенно может назвать Творца — губителем. Изменить и само созидание, и летопись жизни. Так и память. Будь она каменной, деревянной, она живет лишь дотоль, покуда живут те, кто с этим сталкивался. Следующие за ними поколения людей уже изменят и саму истину, и воспоминания. Да… и… — Юноша убрал руку от каменной поверхности, пронзительно глянул в смуглое лицо хана некогда мощного Кизел-ханства, где благородство, воли и смелость навсегда живописалась красными рубцами пережитого, и, прокашлявшись, дополнил, — да и нет ничего бессмертного… вечного… Все в этом мире имеет свое завершение, не только люди, звери, но и такой, кажется, на первый взгляд постоянный камень. Ведь всегда можно будет изменить лик образа, вырезать на нем, что-то новое. И тогда все! все более этот чур, идол не несет в себе первооснову знаний когда вложенных в него.
— И что же тогда? — голос Гансухэ-агы рывком дернулся, так, словно пред ним ноне стоял не мальчик шестнадцати лет, а взрослый, умудренный годами муж, коему становилось даже боязно задавать глупые вопросы, которые могли сбить течение его мыслей.
— Ничего, — пожимая плечами, откликнулся Яробор Живко, и, прикрыв ладонью рот, закашлял сильнее, мешая тугие, протяжные хрипы и свою молвь. — Ничего тут не поделаешь. Никак не исправишь желание человека все искажать, представлять в ложном свете, извращать. Возможно человек сам по себе такой, любит толковать о том… о сем, а как итог все переиначивать. Так и с нашей верой. Влекосилы на равных почитают Першего и Небо. Лесики уже отделили одного брата от другого. А ашеры и вовсе до неузнаваемости извратили и сами верования, и величания Богов. Ноне это все живет в едином Мире, а, что будет завтра неведомо.