Коло Жизни. Середина. Том 1

Асеева Елена Александровна

Глава двадцатая

Вечные Боги Перший и Небо! Разве мог Яробор Живко отказаться от предложения Волега Колояра идти в южные земли, когда и он, осударь, и иные люди, бывшие подле, на равных вспоминали имя Першего и Небо. Трепетно сберегали то, что когда-то им было дадено их предками, и вне всяких сомнений пестуном сына Есиславы Липоксай Ягы. Очевидно, и у влекосилов в традициях таились шероховатости, странности и погодя Яробор Живко с ними столкнется, но нынче, он слышал лишь одно… имя своего Бога… своего Отца, как шептал ему Крушец. Его старшего, первого сына Родителя Господа Першего. С Господом, с которым он был связан таким властным свои естеством… своей сутью. Хотя точнее будет сказать, днесь мальчик стал сутью Крушеца. Уникального,

степенно набирающего мощь Бога, обладающего особой чувственностью, способностью, которая влияла не только на плоть, но и на Зиждителей, что находились обок него.

Родитель теперь, после того, как прислал гамаюнов, так величаемой платиновой рати (подчиняющейся Атефской печищи и ведущей общение лишь с этими Богами), получал более точную информацию о состоянии мальчика и лучицы. И явственно был встревожен напряженностью плоти. Все доклады о состоянии мальчика и лучицы Он днесь принимал только от Трясцы-не-всипухи, которая стала подконтрольна Ему, и от Седми. Родитель после возвращения Седми с Отческих недр ни разу не общался с Вежды. Впрочем, неизменно, тревожась, спрашивал у Раса каково состояние старшего из сынов Димургов. Еще и потому, беспокоился Родитель, что блики видений у лучицы и Яробора стали учащаться, а чревоточина поколь не была исправлена. Посему Вежды принимающий все отголоски видений на себя степенно утомлялся, а утомляясь, воочью слабел.

Поелику не раз в толковании с Седми Родитель настаивал на том, чтобы беса переключили с Вежды на него. Не раз убеждал Раса быть более внимательным к старшему брату. Несомненно, досадуя на Вежды, Родитель не мог справиться с испытываемыми в отношении к нему чувствами. Однако вследствие собственного упрямства и обиды, что ощущал к Родителю Вежды, он не переключил беса, и как итог почасту тревожился… медленно, но верно теряя свои силы. По поводу Яробора Живко Родитель повелел Седми, плотнее окружить его вниманием во время странствия, и не то, чтобы не допустить гибели, но даже любого незначительного волнения, болезни.

И так как сам Родитель одобрил путешествие в Дравидию, в ближайшие дни после разговора под навесом и остальные, некогда осудари и ханы, согласились следовать за Волегом Колояром и Яробором Живко. Еще бы! ведь марухам пришлось в ту же ночь, вельми скоренько установить лебединых дев на тех, кто обладал властью и вел за собой народы. Однако, вследствие того, что здоровье юноши внушало опасение бесицам-трясавицам (о том конечно люди не знали) в странствие было решено отправиться не раньше середины липеня, когда в горах еще будет достаточно тепло и сухо. Впрочем, ведомые ноне созданиями Богов и под присмотром Зиждителей люди могли быть спокойны за избранный ими путь, ибо та драгоценность, что теперь жила подле них стала мощным, загораживающим щитом, сберегающим в целом от латников… Сберегающим их махунечкие человеческие жизни, обобщенно никогда бы и не замеченные Богами, ежели бы не Крушец.

А время оно точно легкая зябь прокатилось по Земле…

Всколыхнув травы, вспенив горные воды и самую толику качнув массивные горы, принеся на своем движение липень месяц.

Ночная даль небес облеклась в тонкие полу-прозрачные одеяния, словно сотканные каким-то трудолюбивым паучком. И сей ажурно-плетенный платок прикрыл дотоль мерцающие звезды, оставив освещать земные просторы гор (грубо соструганных умелыми руками Творцов) круглой точно блин Луне, величание, кое сейчас употреблялось всего-навсе по обретаемой спутником форме в небосводе.

Густо желтый свет Луны по краю, окаймленный почти алыми тенями, своим единственным долгим лучом осенил сидящего на краю склона, на здоровущем валуне Яробора Живко. Этот валун с одного бока имел слегка сплющенный ровный пятачок, слегка вытянутый да резко переходил в покатую спинку, подобно ослону и сидалищу кресла. Юноша, обряженный в долгополый кафтан, который ему предоставили в пользование, колготно вздыбивал плечи, туля вздернутый ворот к ушам, стараясь согреть их, и порой дымно дул на озябшие руки, потирая меж собой ладони. Стылый воздух, опустившийся на склон горы со снежных вершин, каждый раз приносил положенную ночным, горным местам

зябкость и напоенное влажностью безмолвие.

Подле куполообразных юрт почти и не зрелось костров. Токмо блеклые желтоватые лепестки, вскидываясь вверх, символизировали о бодрствующих воинах, да изредка густоватый дым выплюхивал свои струи из крыш, явственно свидетельствуя, что внутри жилищ теплится жизнь. Яробор Живко неотрывно глядевший на даль небес, туго вздохнул, ибо облака сокрыв под собой сами звезды, утаили и ту капельку света, оную видел он один, и тем воочию выделяясь, едва ощутимо сопоставлял себя с Богами.

— Ох!.. — тягостно проронил юноша, и, склонив голову, всмотрелся в расстилающиеся пред ним темный склон горы, по окоему поросший кедрами, зная, что вмале он, завершившись, живописует кряжисто-каменный обрыв, отвесно уходящий вниз.

— И почему ноне такая густота облаков? — молвил Ярушка словно обращаясь к стрекочущему в ночи, несомненно, схоронившемуся в покатой рытвине валуна сверчку.

Нежданно тихий шорох прозвучал, кажется, подле самого уха юноши. Крошечные лапки малого существа прошелестели по шероховатому полотну камня, и немедля стих сверчок, а погодя гулко заухала откуда-то с дерева птица. Ее несколько насмешливому «ху…ху…хууу» издалека вторило более пронзительное кью…виих. И тотчас на лежащую, на лядвеи ноги, руку Яробора Живко прямо на тыльную сторону ладони прыгнула, прилетев вроде сверху, крупная ящерица с долгим хвостом и округло-удлиненной головой, на которой таращились два ярких голубых глазика. Насыщенно зеленого окраса ящерка выказала спинку, на каковой проступали темно-бурые полосы, точно нанесенные мелкими пежинами. Даже при этом, вельми рассеянном, свете, источающимся Луной, юноша явственно рассмотрел и формы пресмыкающегося, и цвет и то, что она неотрывно зыркает на него, будто тем взглядом старается передать вельми важное, али просто успокоить.

Яробор Живко всегда с особым трепетом относился к живым существам. Никогда не позволял себе в отношении к ним жестокости, не любил охоту, да и добывал птицу, зверя лишь в крайней необходимости (не забывая, как было принято у лесиков, испросить у них прощение за отнятую жизнь). Сие в мальчике жило с самого рождения, не столько было воспитано, сколько составляло его суть… суть которая всегда восхищенно любовалась божескими творениями. И в этот раз он воззрился с особой теплотой на пресмыкающуюся животинку, нежно ей просияв. И неважным становилось, что ящерка не понимала проявленной к ней теплоты, мальчик сам ощущал легкость от того общения. Он медленно приподнял правую руку, дотоль покоящуюся на камне и полюбовно огладил зеленую спинку существа указательным перстом, почувствовав мягкую покатость чуть вздрагивающего тельца. Ящерка нежно переступила с лапки на лапку, верно в ответ также трепетно огладив, поверхностями растопыренных и вовсе миниатюрных пальчиков, кожу его пясти.

— Что? — вельми тихо вопросил Яробор Живко, страшась, чем вспугнуть малое создание, доверительно спустившееся к нему. — Тебе тоже не спится? А чего так? Что-то тревожит? Разве тебя может, что-то тревожить… томить… мучить? Нет, ты свободна от любви к своим Творцам, похоже, и имен их не ведаешь. Оттого и не мучаешь себя думами, не изводишь. Живешь. Ты, просто живешь, так как повелел тебе Бог… Небо? — еще тише, теперь уже прошептав, поспрашал он. Юноша слегка развернул ящерку и всмотрелся в ее глаза, не имеющие зрачка, где голубизной поражали радужки, овальной формы, опоясанные бело-прозрачной склерой. — Нет, ни не Небо, а Перший, да? Уверен, ты создание Бога Першего… Першего, моего Отца… Отца… Уж так я его люблю… так… Уж все бы отдал, чтоб его узреть, хотя бы коснуться… Коснуться его темной кожи, подсвеченной изнутри золотым сиянием, — шибутно проронил мальчик, то повышая голос до протяжного окрика, то сызнова понижая, судя по всему, начиная плохо собой владеть. Он вдруг громко хлюпнул носом и смолк. И незамедлительно ящерка опустила вниз головку и провела своей округлой мордочкой по коже его руки, тем, очевидно, передавая ему свою поддержку иль успокаивая… внушая мысль об умиротворение с тем, чтобы обрести как таковое понимание самого человеческого бытия.