Колодцы ада
Шрифт:
Я проснулся. Сначала я не мог понять, где я. Я не понимал, что я на суше и дышу воздухом, а не водой. Я сел на кровати, весь в холодном поту. За окном было холодное бледное утро, и коровы мирно паслись на холмистых склонах фермы. Я вышел из спальни и пошел в гостиную, где, потрескивая, горел камин. Стоя голым посреди комнаты, я проглотил еще одну порцию «Джека Дэниела».
Закашлявшись, я вернулся в спальню. Но кровать меня больше не привлекала. Я не отдохнул, но смятые простыни были слишком похожи на поверхность неприятного и вселяющего ужас ночного океана.
Я позвонил в лабораторию. Дэн
— Когда я один, я плохо сплю, — сказал я ей. — Если надумаешь, приходи — поможешь мне отдохнуть. Во имя безопасности общества, конечно.
Она мягко рассмеялась. Она могла бы быть независимей и холодней, чем Шелли, да и в три раза умней нас вместе взятых, но опускалась до ответов на такие вот не вполне приличные предложения. Мне это нравится в девушках. Особенно, когда они ловят меня на слове. Но Рета, конечно, этого не сделала. Она была занята спасением мира от племени доисторических омаров. Она сказала:
— Дэн очень беспокоится насчет того, что происходит. Он думает, что это заболевание, которое долгие годы было законсервировано. Как в Лондоне, когда там раскопали массовые захоронения умерших от черной смерти три столетия назад и двое рабочих заболели чумой.
— Он так думает? — спросил я ее.
— Он не уверен. Мы проведем еще несколько анализов с мышью, но уже ясно, что это больное животное.
Я потер глаза.
— Об этом заболевании кто-нибудь раньше слышал?
— Я проверяю, — сказала Рета, — но сложно прийти к какому-либо заключению. Однако кое-что я обнаружила.
— Например?
Она полистала блокнот.
— Ну, например, я звонила сегодня знакомому палеонтологу. Он сказал, что экспедиция Курье в 1954 году нашла в Центральной Африке семь или восемь окаменевших животных и что двое из них, хотя были раньше млекопитающими, родичами оленей, имели черепа и передние конечности, как у ракообразных. Было впечатление, что они превратились из млекопитающих в ракообразных или, возможно, наоборот.
— Доказано было что-нибудь?
— Ничегошеньки. Были какие-то незначительные споры в Уэндельском институте, но в конце концов африканскую находку определили как мистификацию или абсолютно случайную мутацию. На самом-то деле она просто не подводилась ни под одну из известных теорий развития млекопитающих, и проще было ее опорочить и забыть.
Я отпил немного виски и поинтересовался:
— Это все?
— Еще одно, — сказала Рета. — В Катеке, в Индии, в 1925 году была вспышка так называемой проказы, но английский доктор, который лечил большинство пациентов, написал отчет, в котором говорилось, что это была вовсе не проказа. Он писал, что это была форма окостенения, — ну, ты знаешь, что-то вроде костяных наростов. Он решил узнать, что вызывает это окостенение, и в конце концов решил, что источник болезни — местная питьевая вода. В том году были сильные муссоны, и реки вышли из берегов и залили колодцы и систему каналов.
— Как он описал это окостенение? — спросил я. — В какой форме это проявлялось?
— Он сделал больше, — ответила Рета. — Он приложил чудесное описание с рисунками.
— Он сделал рисунки?
— Конечно, — сказала она. — И что самое ужасное, его отчет
Я потянулся за сигарой и закурил.
— Какая жалость, черт возьми! Я бы хотел посмотреть эти рисунки, даже если это не то, что было у Оливера Бодина.
— Знаешь, я тоже посмотрела бы, — сказала Рета. — Но мне все-таки удалось достать кое-что. Я позвонила своему преподавателю, он на пенсии и живет в Майами. Он видел этот отчет, когда был студентом. Он думал, что этот врач, Остин, сошел с ума, и не уделил отчету особого внимания. Но он помнит один необычный отрывок.
— Какой? — спросил я.
— Из описания пациента, к которому Остин ездил на реку Маханади в 1925 году. Остину пришлось проехать пятьдесят миль сквозь стену дождя и грязи, прежде чем он нашел эту деревню, и он сильно устал, когда все-таки добрался туда. Так что его впечатления могут быть искажены из-за усталости. Какая-то старуха отвела его в отдельно стоящую хижину на краю деревни. Хижина была погружена в полумрак, окна занавешены, а на двери висел полог. На кровати кто-то лежал, но Остину сложно было что-нибудь разглядеть, а старуха настаивала, чтобы он не приближался к больному и не осматривал его. Остин писал, что различил в темноте тяжелую закостеневшую голову и руку, которая в сечении была скорее овальной и имела тускло отсвечивающую кожу. Также он писал, что голос пациента был хриплым и его сложно было понять.
— Продолжай, — сказал я ей. Описание ракообразного пациента вызывало у меня беспокойство. Прикрывая глаза, я видел перед собой закостеневшие бедра и ягодицы Оливера Бодина и панцирь в ванной.
— А больше ничего и нет, — сказала Рета, — за исключением того, что Остина затошнило от «вони гниющей рыбы, которая была так сильна, что я думал, что задохнусь».
— Точно, — тихо сказал я. — Точно то же самое сказала Элисон о воде, которую я взял из их колодца, и то же почувствовал помощник Картера в доме Бодинов. А затем и я это почувствовал. Сильный, забивающий все запах рыбы.
Рета сказала:
— Я не знаю. Я думаю, здесь есть какая-то связь. Но мы не должны приходить к незрелым заключениям. Только потому, что Остин почувствовал запах рыбы в 1925 году и Элисон Бодин учуяла рыбу вчера, мы не должны думать, будто установили научную связь, которая не подлежит сомнению. Множество вещей пахнет рыбой, в том числе и сама рыба. Ты знаешь, как пахнет перегревшаяся штепсельная вилка?
— Я знаю, что в доме Бодинов не было перегревшихся вилок, — сказал я ей. — И не думаю, что у пациента Остина на берегах реки Маханади была перегревшаяся вилка, если только, конечно, на голове у него не было электрических пробок.
Рета не засмеялась. Вместо этого она сказала:
— Я знаю, что есть соблазн сделать из этого вывод, однако следует воздержаться. Ситуация слишком серьезная, чтобы можно было ошибаться. Надо сделать еще не один десяток анализов, прежде чем что— нибудь прояснится.
— А что рисунки Остина? — спросил я. — Твой преподаватель помнит, что на них было?
— Так, местами. Это были просто наброски рук и суставов. Детали вырисованные и аккуратные, но не очень запоминающиеся.
— Какая жалость, что отчет потеряли, — повторил я.