Колодец Единорога
Шрифт:
«Возлюбленный и повелитель!.. Ведь он погибнет, погибнет! Мой батюшка уже стар; если он вынудит тебя сражаться, так разве что себе на погибель!..» — Да, господа мои, вот на эти самые половицы, на камни этого очага капали слезы несравненной Эгониллы.
«Смерть и жизнь и мы двое, — сказал тогда граф. — Я променял великие планы на твою любовь, дорогая. И что же, я должен теперь тебя потерять? Никогда! Лучше уж откажусь от короны!»
«Какой смысл в этом? — возразила она. — Моего отца разобьет тот, кого изберут десятым графом Вальком, только и всего…»
Граф нахмурился и снял руки с ее плеч.
«Есть еще девятый Вальк: это я, — молвил он. Канцлер тогда кашлянул, желая говорить, но граф
«Против кого? — спросила она и встала перед ним, выскользнув из его объятий. — Придется тебе выбирать, любимый… нет-нет, и не пытайся сбить меня с толку поцелуями… Одно либо другое, третьего не дано! Или я сей же час возвращаюсь и принимаю всякое наказание, какое ни возложат на меня за наш сладостный грех… или мы вместе пригубим из Колодца чудес, из Колодца Единорога, и обретем умиротворение, которое он нам дарует!»
«Но ведь я воин! Мне надлежит вести терции валькингов на врага!»
«А кто только что отказывался от мечты о величии — ради мира вдвоем со мной?»
И на этот раз, милостивые государи, победительницей в споре вышла она. Напрасно гневался граф, напрасно молил, тщетно напускал на себя холодность. Пришлось-таки ему уступить, и вот было объявлено, что они едут к Колодцу. Конечно, вельможи графства вовсе не пришли от этого в восторг. Нашлось немало таких, кто желал бы немедленно сместить графа и обрушить Ос Эригу в морские волны. Но тех, кто по-прежнему хотел видеть его на троне, в тот раз оказалось все-таки больше, и в особенности потому, что язычники не преминули воспользоваться разладом в стране и возобновили набеги. Ну а наши паломники… сказывают, их приняли в Стассии со всеми должными почестями, и они испили из Колодца, как и многие прежде них. Правда, осушив чашу, они не ощутили в себе никаких перемен, так что на обратном пути оба чувствовали себя несколько странно и только гадали: каким будет умиротворение, которое им предстояло познать?
Немногие явились приветствовать Валька, когда он возвратился в страну. Когда же он вновь прибыл сюда, на виллу Графская Подушка, здесь ждал его лишь мой дед-сторож и с ним один-единственный гость — представьте себе, ставорненский аббат, вот уж воистину святой человек!
Мы не знаем, о чем они беседовали поначалу — только то, что ни слова не было сказано ни о каком возвращении в монастырь. Добрый аббат поздравил их с обретением мира» но тут на лица влюбленных легла какая-то тень.
«Долгим было путешествие», — сказала госпожа Эгонилла, граф же добавил:
«И холодная встреча в конце. Что-то я не чувствую пока никакого умиротворения! Ос Эригу по-прежнему грозится войной, только все дела с ним ведут теперь советники, как если бы я уже лишился короны!»
«Колодец никогда не обманывает, — ответил аббат. — Разве на корабле вы не вкусили мира и счастья вдвоем, как вам мечталось?»
«О да, конечно», — пробормотал Вальк и хотел, казалось, молвить что-то еще… но промолчал.
«Колодец никогда не обманывает, — повторил аббат. — Дело лишь в том, что никому не дано знать заранее, какого рода умиротворение ему суждено. Никто не волен понуждать Господа нашего поступать именно так, а не иначе. Наш долг — следовать тому пути, что Он нам предначертал…»
И вот тогда-то, милостивые государи мои, дама Эгонилла, все больше молчавшая с самого начала беседы, подняла голову, и прекрасные черты ее озарились внутренним светом:
«Святой отец! Отверзлись глаза мои, теперь я вижу свой путь! Так вот почему наша страсть обернулась унынием и скукой. Это потому, что я уклонилась от своего истинного пути! Нет мира и любви, кроме любви к Богу, ибо она есть сущность всякой другой любви. О, простите меня, отец!..» — и она повалилась на колени перед аббатом.
Вот как обернулось дело, и кто бы мог ожидать!.. Почтенный мой дед, находившийся тогда с ними в комнате, рассказывал: кровь бросилась Вальку в лицо, и, выхватив смертоносный кинжал, он воскликнул:
«Ты не посмеешь отнять у меня Эгониллу! Я лучше убью и ее, и тебя!»
«Спокойствие, сын мой, — ответил аббат. — Здесь больше нет Эгониллы…
— И, вынув скляночку святой воды, окропил коленопреклоненную даму: — Нарекаю тебе новое имя: отныне ты Деодата, сиречь Предназначенная Богу и к Богу Вернувшаяся. А теперь убей нас, если желаешь, сын мой, только помни, что вы пили с ней из Колодца, желая умиротворения. И ты обретешь умиротворение — хотя бы пришлось понудить тебя к тому розгой…»
Вскоре он уехал и увез с собой Деодату, точно так же, как сам граф некогда увез из монастыря Эгониллу. Вальк остался один. Говорят, спустя некоторое время он раскаялся в своей яростной вспышке и отправился следом за ними, желая помириться с Деодатой и подарить ей кое-что на память. А надобно молвить, святой аббат был тогда уже стар и не решился ехать в Белоречье горной дорогой, изобиловавшей оползнями. Вот и вышло, что они с Деодатой отправились на восток, через Хестингу, граф же поскакал на запад и в ближайшем хуторе Белоречья узнал, что они там не проезжали. И тогда-то, милостивые государи, неправедный гнев разгорелся в нем с утроенной силой.
«Они обманули меня! — вскричал граф. — А теперь пытаются скрыться! Но нет, от меня им не уйти!..»
И повернул коня, и поскакал, как безумный, через перевалы Драконова Хребта, по кручам и чащам. Он настиг их как раз у выхода на равнину, налетел — и добрый аббат, обливаясь кровью, рухнул наземь с коня!
Мы не знаем, молил ли Вальк Деодату вернуться с ним сюда в горы, на Графскую Подушку. Но если и молил, так без толку: она лишь холодно глянула на него и поехала дальше — прочь. А вскоре на графа и на все его государство обрушились новые беды, ибо Империя объявила его вне закона за надругательство над Миром Колодца, а Храм предал его анафеме за расправу над добродетельным аббатом. Тогда непокорные дейлкарлы учинили восстание, и часть валькингов, подумать только, приняла их сторону. Пришлось графу Вальку вновь облачаться в боевую броню; но тут оказалось, что у прежнего несравненного полководца больше не было ни сил, ни желания драться, так что скоро враги оттеснили его назад в родные пределы. Проиграв наконец битву в Северной Хестинге, он бежал в горы Корсора. Погоня мчалась за ним по пятам, вскоре были схвачены все его люди, и он остался один. И вот под вечер попалась ему на глаза неприметная тропка, уводившая куда-то в сторону. Поехал по ней граф и вскоре увидел пещеру, а перед пещерой — источник. Граф расседлал измученного коня и направился к пещере, думая отсидеться в ней либо ускользнуть от погони — и что же? Не успел он войти, как чья-то рука отдернула завесу у входа, и глазам его предстала госпожа Деодата.
Говорят, она сделалась еще краше с тех пор, как он ее последний раз видел, вот только теперь ее черты были отмечены воистину божественным спокойствием и благодатью. Она ужаснулась, увидев перед собой вооруженного мужчину, которого когда-то, в иной жизни, она так хорошо знала.
«Неужели, — воскликнула она, — ты никогда не оставишь меня в покое и не позволишь жить своей жизнью, как я позволила это тебе?»
Но он лишь горестно рассмеялся:
«Ты, как и прежде, слишком тщеславна и слишком высоко себя ценишь, дорогая моя. Я только что проиграл битву, я, как ты видишь, ранен и одинок — и, конечно, явился сюда лишь за тем, чтобы тебя похищать. Отойди-ка с дороги: я собираюсь дорого продать свою жизнь. Есть ли другой вход в эту пещеру?»