Колодец тьмы
Шрифт:
Эльф повернулся и растаял в дымной пелене.
Некоторое время Гарет продолжал стоять неподвижно — испуганный, ошеломленный, разорванный надвое. Он посылал проклятия вслед исчезнувшему Сильвиту, не зная, что предпринять. Продолжать поиски Хельмоса? Или вернуться к Дагнарусу и предостеречь его насчет Сильвита? Эльф объявил, что бежит из Виннингэля. Но верить его словам — все равно что верить, будто потревоженная змея не укусит.
В конце концов Гарет пришел к выводу, что Дагнарус способен сам о себе позаботиться. Владыка Пустоты, защищенный ее магическими доспехами, обладающий не одной, а многими жизнями, — он уж явно не падет жертвой кинжала Сильвита. Во всяком случае, не сейчас. Гарет продолжил поиски, направившись к башенной комнате. Он надеялся, что застанет Хельмоса там, следящим за панорамой битвы.
Внутренняя, потаенная часть существа Гарета желала Сильвиту успеха; желала эльфу осуществить то, чего Гарет со своей мертвой душой не смог сделать сам. Он согласился с этим ужасающим пожеланием и продолжил путь по коридорам дворца.
Виннингэль был обречен. Защитники города еще продолжали оборонять северную стену, но черный огонь и неожиданный удар в спину, нанесенный и наносимый частями Дагнаруса, неумолимо косили их ряды и подрывали боевой дух. Город, который они пытались отстоять, был охвачен пламенем пожаров. К тому же в городе уже бесчинствовали наемники принца, получившие обещанную свободу грабить и насильничать.
Капитан Аргот был вынужден бросить свои резервные отряды на борьбу с огнем, который стал неуправляемым и без разбору пожирал жилые и хозяйственные здания. Охваченные паникой жители, безуспешно пытавшиеся спасти свои дома, заполонили улицы и только мешали усилиям пожарных. Но воды взять было неоткуда — река странным и необъяснимым образом пересохла.
Получив донесение об этом, Аргот наконец-то понял со всей ясностью замысел Дагнаруса. Да, городу это грозило неминуемым поражением, однако капитан, сам будучи военным, не мог не отдать должное стратегии принца.
— Каков полководец! — произнес он вслух, с неохотой высказывая свое восхищение. — Какой тонкий...
Это было последнее, о чем он успел подумать, но уже не успел сказать. Вражеская стрела ударила ему прямо в глаз. Смерть наступила раньше, чем тело капитана повалилось со стены.
Весть о том, что Владыка Пустоты с помощью дьявольской магии иссушил реку, обескровив Виннингэль, была первым сокрушительным ударом по защитникам города. Второй удар они получили, услышав, что войска принца с легкостью взяли дворец, зайдя с тыла, и теперь движутся в направлении северной стены. Защитники Виннингэля оказались между молотом Дагнаруса, занесенным над ними сзади, и наковальней Шакура, теснившей их снизу.
Солдаты продолжали обороняться, решив, что лучше погибнуть здесь, чем заживо сгореть в пламени пожаров или быть растоптанными обезумевшей толпой жителей.
В верхнем помещении одной из башен дворца Анна, как могла, оберегала покой несчастной, утратившей рассудок Эмилии. Вдовствующая королева была совсем плоха: она то дрожала, то заливалась слезами. Хуже всего, что теперь к этому добавились приступы жуткого хохота. Анна делала все возможное, чтобы хоть как-то успокоить выдуманные и реальные страхи вдовствующей королевы. Совладать с последними было несравненно сложнее. В покои Эмилии пробивался дым; извне долетали непривычные звуки, эхом отдававшиеся в коридорах дворца. Слышались топот бегущих ног, голоса, выкрикивающие приказы, звон и лязг стали.
Но вскоре звуки сражения стихли. В воздухе повисла зловещая тишина, действующая столь же удушающе, как и дым.
— Что... что это значит, ваше величество? — спросила врачевательница, также решившая остаться рядом с Эмилией. — Мы победили?
Анна отвернулась от открытого окна, откуда смотрела на охваченный пожарами Виннингэль.
— Да. Уверена, что так оно и есть, — солгала Анна. — Скоро все кончится, и наступит тишина.
Хотя бы здесь королеве не пришлось прибегать к спасительной лжи.
Даже сюда долетали крики из города. Где-то отчаянно плакал ребенок. Наверное, он тщетно пытался выбраться из горящего дома.
— Что там? — встрепенулась Эмилия. — Я слышу, как плачет мой малыш! Немедленно принесите его ко мне!
Анна закрыла шторы.
— Нет, что вы, — возразила она, пытаясь улыбнуться пересохшими губами и одновременно боясь, что они треснут и из трещин польется кровь. — Не волнуйтесь, ваше величество. Ваш малыш крепко спит. И вам надо попытаться уснуть, — приговаривала она, и слезы катились у нее по щекам.
Из коридора доносились гулкие размеренные шаги. Громко стучали подковы солдатских сапог. Врачевательница зажала рот рукой, чтобы криком не испугать Эмилию. Анна подбежала к ней и схватила девушку за руку. Боевые маги по-прежнему охраняли покои вдовствующей королевы, но понимали, что долго им не продержаться. Их сил не хватит, чтобы противостоять силе, неотступно приближавшейся к ним по коридору.
Из-под плотно закрытых и запертых дверей блеснула яркая вспышка магического света. Послышались крики умирающих, глухие удары и звон мечей. Эхо коридоров повторяло эти леденящие кровь звуки. Потом раздался голос: хриплый, холодный и до ужаса знакомый Анне. Голос отдал короткий приказ. Двери разлетелись в щепки. Магические запоры были уничтожены.
В покои матери быстрыми шагами вошел Дагнарус. За ним вошли Вэлура и солдаты. Принц немного постоял, давая глазам привыкнуть к полумраку после ярко освещенного факелами коридора.
— Где он? — повелительно спросил принц, поворачивая в разные стороны голову, сокрытую шлемом. — Где Хельмос? Я же знаю, что он здесь. Мог бы не прятаться. Помощи ему ждать неоткуда — караульные у дверей мертвы...
— Тише! — потребовала Анна.
Она встала, загораживая ему путь, бледная и холодная от охватившего ее гнева.
— Не кричите! Разве вы не видите, что пугаете ее?
Эмилия стонала и плакала, дрожа всем телом. Глаза у нее вылезли из орбит, лицо исказилось гримасой, рот перекосился. Она взирала на Дагнаруса в его черных доспехах и остроконечном шлеме, охваченная беспредельным страхом.
Дагнарус снял шлем, откинул прилипшие к глазам потные волосы. Жестом приказав солдатам оставаться на месте, он прошел в глубь комнаты, привыкая к тусклому, колеблющемуся свету. При виде безумной Эмилии на его лице не отразилось ни жалости, ни отвращения. Поначалу принц даже не узнал свою мать.