Колокол по Хэму
Шрифт:
Казалось, лейтенант не знает, как ему быть с этой высокопарной демагогией. Трое его спутников держали руки на пистолетах и смотрели на своего рослого предводителя, ожидая знака.
– Я сознаю, что сейчас непростые времена, сеньор Хемингуэй, и хотя наше право осмотреть ваш дом в поисках подозреваемой в убийстве неоспоримо, – заговорил Мальдонадо, – мы не желаем нарушать ваш покой и оскорблять чувства столь знаменитого гостя и друга Республики Куба. Мы готовы с пониманием отнестись к требованию о неприкосновенности вашего жилища, если вы дадите слово, что там нет разыскиваемой женщины, и ограничим свой осмотр прилегающими участками и дворовыми постройками.
Трое полицейских с изумлением
– Я могу обещать только то, что, ступив на мою землю, вы и ваши люди будете расстреляны как нарушители частных владений, – сказал Хемингуэй, смерив Мальдонадо взглядом.
Несколько мгновений они не мигая смотрели друг на Друга.
Лейтенант чуть заметно кивнул.
– Очень хорошо, сеньор. Мы уважаем ваши чувства и понимаем ваше стремление к уединению в эти тревожные времена. Если вы что-либо узнаете о женщине, которую мы ищем, либо увидите ее, свяжитесь со мной по…
– Прощайте, джентльмены, – сказал Хемингуэй, только теперь перейдя на английский, и шагнул вперед, готовясь захлопнуть дверь перед носом у незваных гостей.
Мальдонадо улыбнулся, отступил, кивком позвал спутников за собой и двинулся к зеленому „Шевроле“, стоявшему на подъездной дорожке.
Хемингуэй закрыл дверь и подошел к окну убедиться, что они уехали. Я хотел сказать что-нибудь шутливое и разрядить обстановку, но, заметив бледность его лица и сжатые кулаки, передумал. Было совершенно очевидно, что, вздумай Мальдонадо переступить порог дома, Хемингуэй выхватил бы револьвер и открыл пальбу.
– Я уверен, что это он убил Сантьяго, – прошептал писатель.
Я промолчал.
– Я отправил Дикарку во флигель, – сказал Хемингуэй, в первый раз посмотрев на меня. – Спасибо, что пришел.
Я пожал плечами.
– Это у тебя пистолет торчит или ты так рад меня видеть? – спросил он.
Я распахнул полы пиджака и показал ему оружие, заткнутое за пояс.
– Вы не устаете меня удивлять, специальный агент Лукас– Хемингуэй подошел к столику с бутылками, стоявшему рядом с цветастым креслом, и смешал себе „Том Коллинз“. – Хотите выпить, специальный агент Лукас?
– Нет, спасибо, – ответил я. – Пойду скажу Марии, что они ушли.
Хемингуэй пригубил коктейль и посмотрел на картину, висевшую на ближней стене.
– Пожалуй, хватит так ее называть.
– Как?
– Дикаркой, – ответил Хемингуэй. – Девчонке угрожает реальная опасность. Ее действительно хотят убить.
Я кивнул и отправился в обход бассейна к флигелю.
Войдя в спальню, я окликнул Марию по имени, занес руку, чтобы постучать в ванную, подумал, отодвинулся в сторону от двери и постучал.
Девятимиллиметровая пуля пробила дверь на уровне лица, вошла в стену чуть выше кровати и, возможно, пробила одну из пальм, окружавших главную усадьбу.
– Черт побери, Мария! – рявкнул я.
– Ох, Хосе, Хосе! – воскликнула проститутка. Распахнув дверь, она бросилась мне в объятия.
Я вырвал у нее „люгер“ и успел поставить его на предохранитель, прежде чем Мария упала мне на грудь. Я едва подавил желание закатить ей оплеуху. Одно дело – погибнуть в дурацкой перестрелке с болванами из Кубинской национальной полиции и совсем другое – быть застреленным по ошибке кубинской шлюхой. Я не мог сказать, какое из этих событий больше повеселило бы моих бывших приятелей по Бюро.
Я втолковал Марии, как Хемингуэй отделался от полицейских, что Бешеный жеребец и его придурки ушли, и, возможно, навсегда. Мария продолжала истерично рыдать.
– Нет, Хосе, нет! – кричала она, превращая мою рубашку в мокрую тряпку. – Они вернутся. Они опять придут сюда.
Они придут за мной. Завтра ты, сеньор Хемингуэй,
– Мария, – негромко произнес я, сжимая ее руки. – Мария, дорогая. Будь добра, заткни свою пасть.
Она ошарашенно посмотрела на меня.
– Я поговорю с сеньором Хемингуэем, – пообещал я. – Он возьмет тебя на яхту вместе с нами.
– Ах, Хосе! – воскликнула проститутка и обняла меня так крепко, что мои многострадальные ребра едва не хрустнули.
Вторая половина дня была наполнена хлопотами и наставлениями. Хемингуэй пригласил Марию пообедать в главном доме, и юная шлюха, отчаянно зардевшись, приняла его приглашение и побежала в „Первый сорт“ за своим лучшим платьем. Она страшно разволновалась, когда я сказал, что не буду обедать с ними – Хемингуэй меня не пригласил, – но обрадовалась, когда я добавил, что упакую ее вещи в рюкзак вместе со своими. Прежде чем отправиться на обед, Мария собрала свой скромный запас одежды, позаимствованной у Марты, расческу, косметичку и запасные сандалии. Когда она ушла, я аккуратно уложил их и заглянул в небольшую коробку, в которой она хранила свои пожитки. Ничего ценного там не оставалось.
Потом я около часа бродил по усадьбе, осматривая „трупный колодец“ на вершине холма, ветхие постройки за заросшим теннисным кортом, навес, под которым хранились принадлежности для бассейна, гараж и односкатный сарай на его задах. Затем я вернулся в „Первый сорт“, обошел коровники и заглянул на сеновалы. Лейтенанта Мальдонадо и его людей нигде не было. Под гниющей соломой в дальнем углу одного из сеновалов я обнаружил продолговатый сверток, упакованный в парусину. Захватив его с собой, я поехал в Кохимар, чтобы осмотреть „Лорейн“ и погрузить на борт припасы. Мы собирались сделать это позже вечером, после возвращения „Пилар“, но Хемингуэй решил, что будет лучше вывести катер из порта при дневном свете и оставить его у частной пристани в старом прибрежном городке Гуанабо в десяти милях к северу.
В Кохимар меня повез Хуан – он должен был ехать дальше в Гуанабо и взять меня там. Хуан был мрачен и молчалив, что устраивало меня как нельзя лучше, поскольку я и сам не хотел вступать в разговоры. Всю дорогу я провел в размышлениях. По прибытии на пристань Шелвина я велел Хуану отдохнуть в тени машины, пока я буду переносить вещи с заднего сиденья и из багажника на катер.
„Лорейн“, великолепное восьмиметровое судно ручной работы с корпусом из красного дерева и хромированной стали, с кожаными сиденьями в рубке, отделанной дорогостоящими материалами, было сработано на американских верфях „Додж“ в середине 20-х годов, когда малое судостроение переживало времена наивысшего расцвета. К счастью, Шелвин заменил почти все механические устройства новейшими образцами: восьмицилиндровый V-образный двигатель „лайкоминг“ был выпущен всего два года назад и содержался в идеальном порядке, корпус недавно очистили от ракушек, рулевой механизм был модернизирован, на приборной панели красовался новенький магнитный компас, рядом с ветровым стеклом был установлен мощный прожектор-искатель. Ради удобства пассажиров Шелвин перепланировал катер, сместив двигательный отсек к корме и превратив две каюты в единое просторное помещение с кожаной обивкой.