Колокол по Хэму
Шрифт:
Никто, кроме Хуана, не видел, как я загружаю катер. Помимо парусинового свертка, я поднял на борт тяжелые коробки с продовольствием, шестигаллоновые канистры с питьевой водой, три больших ящика ручных гранат – Хемингуэй настойчиво продолжал называть их „фугасами“ – и два автомата Томпсона в „люльках“ из овечьих шкур. Хемингуэй потребовал погрузить дюжину запасных обойм для „ninos“, и я послушно принес их на катер и уложил на место. Все эти предметы я запер в правом кормовом тайнике, о котором нам рассказал Шелвин. Не зная заранее, что скрывается за длинными панелями позади сидений в рубке, тайники было невозможно обнаружить.
В тайник левого борта я уложил
Поднявшись на причал, я устроил трап из двух широких досок и велел Хуану помочь мне закатить в рубку две пятидесятигаллоновые бочки горючего. Шофер недовольно заворчал, но все же помог мне установить тяжелые емкости у переборок, не поцарапав красное дерево и не испачкав кожу. Хуан отправился в машину выкурить сигарету, а я при помощи веревки закрепил бочки так, что они не сдвинулись бы с места даже в сильную волну. Запас горючего нарушил безупречную осадку катера, который заметно накренился на корму, но с этим ничего нельзя было поделать Убедившись, что все погружено и надежно принайтовлено, я махнул Хуану рукой, вынул из кармана ключ зажигания и запустил 125-сильный „лайкоминг“. Двигатель торжествующе взревел. Поставив его на холостые обороты, я собственноручно отдал носовые и кормовые концы, устроился в роскошном кожаном кресле, круто вывернул влево изящный деревянный штурвал автоматического рулевого управления системы „дизенберг“ и начал пробираться в плотном потоке возвращающихся рыбацких посудин, хозяева которых взирали на катер со смесью презрения и зависти.
Оказавшись за волноломами, я пришпорил двигатель так, что стрелка тахометра вплотную приблизилась к красной черте.
Катер тут же взмыл над водой, с легкостью ножа рассекая гребни невысоких волн. Корпус задрожал, но опасной вибрации не было Я чуть убавил обороты, но так, чтобы судно продолжало глиссировать. После жарких, душных, почти безветренных дней на суше я с радостью подставлял лицо потоку воздуха. Я поймал себя на мысли о том, что, будь у меня неограниченный запас топлива, я мог бы целыми сутками носиться по морю, делая тридцать пять узлов в час. Я прикрыл дроссельные заслонки, опуская на воду изящный нос катера, и лег на курс к востоку вдоль берега.
Холмы и поля в окрестностях финки „Вихия“ там, где не выращивались орхидеи, были бесплодными, засушливыми, практически лишенными деревьев; но эта часть побережья к востоку от Кохимара, если смотреть на нее с моря с расстояния в полмили, казалась настоящим тропическим раем – длинные белые полоски пляжей, полумесяцы песчаных дюн, отбрасывавших тень на заросли винограда, ряды колышущихся кокосовых пальм, сверкавших золотом и зеленью в лучах предзакатного солнца. В Гуанабо не было порта, только плавный изгиб бухты, в центре которого утопал в зелени пальм старый городок, а у концов протягивались шеренги белоснежных бунгало Эти коттеджи выстроили в 20–30 годах, чтобы справиться с наплывом североамериканских туристов, но теперь краска на них облупилась, большинство стояли пустые с заколоченными окнами, дожидаясь окончания войны.
Я
Мария была счастлива видеть меня, она предвкушала завтрашнее приключение, но самую большую радость ей принесли обед и долгая беседа с сеньором Хемингуэем. Писатель только что уехал в Кохимар, чтобы встретиться с сыновьями и приятелями, и мы с Марией наскоро поужинали в „Первом сорте“, наблюдая за вспышками молний на западе. Невзирая на приподнятое настроение, девушка призналась, что до сих пор боится возвращения Мальдонадо, и подпрыгивала на месте при каждом ударе грома. После того как была вымыта посуда и зажжены лампы, она отправилась к двери.
– Куда ты, Мария?
– На свою обычную вечернюю прогулку, Хосе.
– Ты не боишься Бешеного жеребца?
Мария улыбнулась, но в ее взгляде, брошенном в сторону темного двора, угадывалась тревога.
– К тому же, – продолжал я, – у нас есть более приятные дела, чем прогулка. Вероятно, нам несколько дней не удастся побыть наедине.
Глаза Марии расширились. Любовная инициатива практически неизменно исходила от нее.
– Хосе, – прошептала она.
Я подошел к ней, запер дверь и понес девушку к нашим сдвинутым кроватям.
Глава 23
Поход начался радостно и оживленно, ни дать ни взять семейная прогулка в солнечный денек. Однако еще до его конца один из нас погибнет в открытом море, а мне придется выковыривать пули из позвоночника трупа.
Хемингуэй снял „Пилар“ с якоря утром в среду, сразу после восхода солнца. Все члены экипажа, кроме меня, пребывали в радужном настроении – с Марией и обоими мальчиками на борту плавание напоминало воскресный пикник. Это впечатление лишь усиливала толпа рыбаков и приятелей, которые собрались на причале и махали руками, провожая „Пилар“ в путь. Среди них были Роберто Геррера, его брат доктор Сотолонго, Синдбад и Фернандо Меса; на берегу остались и другие члены команды, а также Черный священник дон Андрее и кучка завсегдатаев „Ла Терреса“, которые завтракали „Кровавой Мэри“.
Марии понравилась яхта, но она боялась моря. Она призналась Папе, что не умеет плавать, что ее младший брат утонул на рыбачьей лодке неподалеку от Порт-Сантьяго и что ей будет лучше всего сесть в самой середине „Пилар“ и молить Пресвятую Деву, чтобы та посылала нам хорошую погоду на протяжении всего плавания.
– Хорошо, дочка, – ответил Хемингуэй. – Ты молись, а я буду поглядывать на барометр. Нам очень нужна хорошая погода.
Как только мы вышли в море, Патрик и Грегори взяли молодую проститутку под свое покровительство. Думаю, мальчики даже не догадывались, кто она такая и откуда взялась, и попросту сочли ее „еще одной симпатичной приятельницей папы“. Перебивая друг друга, они знакомили ее с устройством яхты, показывали рыбацкие снасти и свои остроги. Их испанский был далек от совершенства, однако ошибки в грамматике и синтаксисе с лихвой возмещались воодушевлением.