Колокола (сборник)
Шрифт:
Кира ответила.
— Да это ж где берется у людей совесть? Девчонка, ну прямо, можно сказать, дитя! Да ты успокойся. Он еще локти будет кусать. Не убивайся!.. Все у тебя впереди, детка!
— Нет!.. Нет!..
— Полно... Ах, чтобы они сгорели. Все! До единого. Совместно с моим мужиком.
Дверь скрипнула. Послышался стук сапог. В комнату вошел пожилой человек в военном. (Тот, кому жена пожелала сгореть!) Лицо его было простовато, рассеянно. Взглянув на жену, перевел глаза на сидевшую рядом с женой незнакомую девушку. Не сказал «здравствуйте». Спросил:
— Что
— Твои-то здоровы, — сказала Анфиса, — а вот другие...
Кира встала и протянула майору руку:
— Зиновьева. Из Москвы. Извините за беспокойство.
— Да какое может быть беспокойство?! Сидите, сидите... Если ко мне, так пожалуйста. Я — обязан. Мои солдаты.
Он присел к столу, и стало еще заметнее, что славное лицо его как бы даже потрясено добротой.
— Я вас слушаю, товарищ Зиновьева...
Лицо Киры приняло гордое, злое и высокомерное выражение.
— Не знаю, как рассказать, — начала она. И принялась теребить носовой платок... — Мой папа — рабочий. Зиновьев. Мастер. Нас — пятеро... Севка Костырик ему помогал... И я... и я...
— Да чего уж там!.. Дело, как говорится, честное. Молодое.
— Нет, нечестное. Я ему сделала много зла. И... и приехала с ним повидаться.
— Да... Можно сказать — положеньице, — с состраданием вздохнул майор. И, встав от стола, тяжело зашагал по комнате. — Я Костырика знаю. Отчислен из института... но при военном деле рекомендация неплохая. Даже можно сказать — хорошая. Неплохой строитель. Большой работяга. С инициативой. По чести скажу — плохого за ним не видел. Одно хорошее. А уж я ли их не перевидал?! Молчаливый, знаете ли... Но, быть может, каждый на его месте... А так — старательный... И общественник. Оформил нам стенгазету. И я бы сказал — хорошо оформил... Два раза отказывался от увольнительной. Я с ним беседовал — как же так?.. Парень он неплохой и мне, не таю, внушил уважение... Не знаю, конечно, подробностей, но уж больно сурово как-то... Я переписываюсь с отцом. Неплохой человек — рабочий. А как там с той женщиной... вышло — не знаю. А он... Он что? Он, конечно, того... Ведь молод.
— Вы всегда один за другого, — сказала жена. — А что человек... что девушка... А если бы с нашей Настей...
И, махнув рукою, вышла на кухню.
— Та женщина, товарищ майор, — это я!
— Уж полно...
— Правда — я. Поэтому я приехала... Я люблю его.
Майор зашагал быстрей. Из кухни вернулась жена, поставила на стол две тарелки, хлебницу и хлеб..
— Ну что ж!.. Как вас величать-то? Кирой?.. Так вот: не удивительно, что он не хотел с вами говорить... Вот так... Не посетуйте за прямоту. Я бы тоже на его месте... Только вот что: возможно, не хватило бы, так сказать, у меня характера... Я бы, знаете ли, пожалел... А он человек характерный. Волевой парень.
Кира молчала, сидела опустив голову.
— Товарищ майор, простите, я, наверно, не все донимаю... Не понимаю степени своей вины. Ведь не волоком же я его волокла... Да и откуда мне было знать, что можно, чего нельзя? Я не военная, не военнообязанная. Да и что было-то? Он меня, конечно, в ту ночь два раза поцеловал... А во второй раз... Он на меня сердился. А я как глухая или ослепшая... Ведь он самый близкий мне человек! И я тогда совсем, совсем другая была... Не такая, как нынче... Я горя не видела. А теперь...
— Видишь ли, Кира, дело не в том, сколько раз он тебя целовал, а в нарушении воинской дисциплины, долга!.. Как это ты его довела до оплеухи!.. И зачем ты ходила к нему в институт, да еще, говорят, накрашенная! Право — и смех и грех.
— Товарищ майор, все меня презирают. Все! Отец деньги прислал, а не пишет... Я болела шестнадцать дней... Мама не пишет. Зачем я за ним бежала? Зачем, зачем? Как жить? Научите. Я себе не прощу. Раньше мальчишки за мной, за мной...
— Успокойся, Кира... Конечно, Москва — не близкое расстояние. Ты доказала преданность. Да и как он глянет в глаза твоему отцу? Мне ребята эту сцену всю доложили...
Кира опять заплакала.
— Будет тебе... А я с ним, знаешь ли, еще раз поговорю. Он неплохой парень... Художник опять же... Да что он, право... Верно, ослеп!..
— Нет, — сказала Кира. И гордо: — Этого мне не надо. Мне не надо, чтобы любовь по приказу начальника. Я хотела, чтоб настоящая. Чтобы — любовь...
— Верно, — поддержала жена майора. — Кому нужна любовь по приказу?
— Мне бы только понять, понять, — сжимая виски, бормотала Кира.
— Кира Зиновьева! Здесь начальник — я. Так вот: сейчас я вызову рядового Костырика... и ты с ним поговоришь...
— Нет!
— Кира, ты для этого отмахала пехом двадцать километров. По морозу. И правильно сделала. Вам надо повидаться и поговорить. Жди! Я сейчас разыщу Костырика... Анфиса Петровна! Держи ее за подол и не отпускай. Умойся, Кира... Анфиса Петровна, дай ты ей этого... ну, как его там, напудриться, причесаться... Кира, и чтобы ни единой слезы, иначе... Это — приказ. Здесь я командир части.
НИАГАРА
Раскрылась дверь. Он вошел... Растерянно глянул на Киру (командир сдержал свое слово и, видимо, ничего не сказал ему).
В доме слышались шаги, звон посуды... (Не иначе как жена командира наконец-то кормила ужином своего мужа.)
Дом замер. Насторожились стены, и лампы, и шторы. Дом дышал сочувствием к девочке.
Только он стоял против Киры то ли задумавшийся, то ли осоловелый. Безмерно странный.
— Ты? — спросил он одним дыханием (как будто он не видел, что перед ним — она).
— Может, снимешь все же шинель и шапку?
Он скинул шинель и шапку.
Скинув их, он как бы сделался собой — научился двигаться, говорить. Придвинул стул, сел рядом.
— Ты давно из Москвы? — спросил он вежливо и мертво.
— Да, — сказала она полушепотом.
— Как отец? Как Сашка?
— Сева, может, ты поймешь наконец, что я... А вдруг ничего не проходит так? Просто так... Что тогда? А вдруг у тебя окажется память... Мне ничего не надо... Я только хочу понять... Я уйду, уеду... Я не прощу тебя. Я тебя не простила... Что с тобой? Как ты мог?.. Если... если... Так зачем ты со мной разговаривал по телефону и маму свою послал?