Колокола (сборник)
Шрифт:
Он слышал, как мама сказала:
— А неправильно вы гадаете! — И девушки удивились. — Давайте-ка я, — предложила мама. — Я подожду актеров, они в двадцать пятой комнате. Как вы думаете, услышим?
— А как же! Им мимо нашей двери ходить — аккурат по этому коридору.
Мама и три девушки, притулившись друг к другу, сидели, склонивши головы, над уголком стола.
На столе были карты, графин, стакан и квадратное зеркало мамы.
Мама с девушками громко о чем-то шепталась, и казалось, что мама приехала сюда, в Тольятти, только для того, чтобы погадать девушкам.
— И бывают же, правда, люди такие простые, хорошие, — сказала самая молодая.
Она была толстая, вся в кудрях.
— ...Мы, понимаешь, матросами на пароходе. А через месяц закончится навигация. Что будем делать, в толк не возьмем!
— Ничего, — подперев кулаком щеку, сказала мама, — матрос — работа хорошая. Шутки? Все время по Волге, по Волге.
— Это верно, — сказали девушки, все объясняют нам, что работа хорошая...
И они продолжали шептаться с мамой.
— А я еще не решилась, — сказала старшая. — Мне рабочей на стройку. Учеником маляра. Я еще не сказала ни да, ни нет.
— А кем ты хотела? — спросила мама.
— Я? Секретаршей, что ли... В общем, кем-нибудь в канцелярию.
— Ты опухла! — сказала мама. — Когда выучишься на маляра — сможешь по вечерам прирабатывать. Живая копейка. И потом, на стройке — полно ребят... Познакомишься, влюбишься, выйдешь замуж.
— Этого добра здесь хватает! — вздыхая, сказали девушки.
— Да я ж не одна приехала, — заметила та, которая собиралась стать маляром. — Мы вместе приехали... Думали устроиться, получить квартиру... А он!..
Они шептались, шептались, а свет от лампы пронизывал графин, в котором вода. По столу, по белой скатерти бежали круги, как мелкие волны. Свет от лампы и свет от графина сливались, превращаясь в желтый поток.
Потом мама сказала Пеке, приложив губы к его щеке:
— Мое высочество — теплое, толстое, — так сказала мама и обняла Пеку. — Я тебя больше всех на свете люблю.
Мама обняла Пеку, который спал и сквозь сон сказал себе, что ему хорошо. Ему было так хорошо, что жалко было продолжать спать.
Лампа погасла. Теперь в комнату входил сквозь окошко свет от уличного фонаря.
Мама дышала ровно. Она чувствовала, должно быть, теплую близость Пеки. Дыхание ее ударялось о голую руку, которую мама согнула. Ей приснилось, что это дышит сурок, которого они однажды завели с Пекой. Невинное, теплое, кроткое дыхание сурка ударялось о мамину руку двумя отчетливыми резкими струйками. Это дышал не сурок, а хомяк, которого они однажды завели с Пекой. Хомяк был маленький. Не хомяк — хомячишка. Усики у него дрожали, глаза блестели, живот был пухлый. Хомяк был шустрый, любил умываться: он аккуратненько умывал свои крохотные розовые ладошки. Потом аккуратненько вымывал себе ногу: вытягивал ногу, вылизывал каждый розовый пальчик на одной ноге, на другой.
И все эти теплые дыхания смешивались. С улицы входил в комнату едва уловимый свет. И бились, бились в комнате молодые сердца, полные ожиданий, опасений, надежд.
По темным улицам тихо шагала ночь, прилепила губы к стеклу окна, дохнула в открытую форточку, поднялся ветер, вздул белую занавеску.
Рассвет потеснил ночь, утро — рассвет. По улицам побежали машины. В тишине комнаты послышался шорох шин. А утро все разгоралось и разгоралось. И яркое, светлое солнце взяло и взметнуло белую занавеску.
7
А утром все встретились: мама, актеры, Пека и все шумели. Все называли маму «деточкой», «лапушкой»... Потом актеры ушли репетировать, и мама сказала им, что придет попозже, только накормит Пеку.
Мама с Пекой спустились в буфет, сели за отдельный маленький столик, и все, кто здесь был, смотрели на Пеку и его маму, на их кожаные красивые брюки.
Потом, когда мама стояла в очереди, какой-то дяденька наклонился к Пеке и тихо его спросил: «Мальчик, ты тоже артист?»
— Да, да. Я артист, артист...
И мама расхохоталась.
От буфета она принесла к столику четыре яйца, кусочек жареного цыпленка, сметану и два пирожных. Она подала Пеке чайную ложку и сказала тишайшим шепотом:
— Верно, хороший завтрак? Если бы мы всегда так хорошо завтракали!..
И вдруг взглянула на Пеку и осеклась: у него сделалось томное, виноватое выражение лица, словно он был виною того, что не всегда хватало у них деньжат на очень хороший завтрак.
— Ничего, ничего, — зашептала мама, — теперь уже все в порядке, теперь у нас с тобой будут деньги. Мы будем с тобой всегда хорошо есть.
Но он все еще почему-то не мог опомниться и не решался взять яйцо.
Она облупила ему яичко и велела не забывать про хлеб.
Он любил яйца и ел с удовольствием, виновато глядя от блюдца с яйцом на маму.
— Пека, не мешкай, ешь, — сказала она. И тут же: — Сметану будешь?
— Буду, — робко ответил Пека. Он был сыт, наелся. Но завтрак был очень хороший, он это понимал и, давясь, продолжал есть.
— Я оставлю тебе на после второе яичко, — догадавшись, сказала мама. — Я его положу на стол возле нашей кровати, а ты, когда погуляешь и проголодаешься, придешь и поешь потихоньку... Ляжешь и отдохнешь. Я тебе положу хлебушка и пирожное. Хорошо?
— Ладно, — ответил Пека, — продолжая очень медленно есть.
— Взять тебе еще кофейку горячего?
— Возьми, никто тебе не запрещает, — солидно ответил Пека.
Она принесла ему стакан горячего кофе, но пить его он уже не мог, глядел на стакан и вздыхал, моргая.
— Знаешь ли что, мой друг? Хорошего понемножку, — сердито сказала мама. — Мне надо спешить. Мне еще репетировать...
Наверху она надела Пеке пальто и берет, вышла вместе с ним на улицу и велела гулять вон тут: не дальше тротуара и этого садика. Она велела не только не переходить мостовой, но даже и не глядеть в ту сторону.