Колокола (сборник)
Шрифт:
— Вот! — говорит шофер и осаживает машину. — Вам, должно быть, к сборочному? Так вас надо понять?
Они не знают, куда им надо. Им надо инженера Валеру Савельева. И мама быстро говорит: «Да».
— Мама, он страшный, верно, этот шофер?!
— А ну его к черту! — говорит мама, берет Пеку за руку и подходит к цеху, где идет сборка.
Двери в этом цехе широко распахнуты. И всем видно, что там вершится чудесное чудо. Не чудо, а колдовство! Легковые машины, чем-то похожие на игрушечные, летят, летят и летят по воздуху. У них есть крылья! Но ведь это крылья автомобиля — не самолета, автомобиля — машины земной, земной...
Как медленно, как осторожно скользят они по воздушной трассе... Ах вот оно что: их поддерживают колдовские руки. Не с неба они спустились, — отходят от огромного троса и тянутся вниз — трехпалые, красноватые. Руки обхватывают кузов, толкают его вперед, все вперед, вперед... Кузова машин сверкают всеми цветами радуги — чистотой и свежестью, — они блещут, переливаются... Белые, красные, темно-синие. Вот их бока: они отражают свет. Отразили — и дальше, дальше — в неутомимом движении, в воздушном, несмелом кроссе. Их дорога — воздух.
Здесь нет водителя. Нет колес. Но стекла уже протерты. (Кто их протер, когда?!)
...Современный фейерверк летящих автомобилей.
Еще без судеб, еще без хозяина, еще без единой земной дороги, — они здесь, и первый шажок — он станет их будущим.
Терпеливей. Сейчас, сейчас.
Раз, — и по ходу скольжения к ним привинчиваются колеса.
Раз!.. Но все еще мчатся они по воздуху. Их новенькие колеса — все еще не коснулись земли. Нет, нет... Машина все еще совершает своей несмелый воздушный кросс.
Но вот колеса, будто не решаясь поверить себе, тихонько уперлись в землю.
Первый плавный рывок, первый плавный шажок...
И вот она: новая, сияющая, только что родившаяся машина, все еще не знающая, что такое дорога.
Коснулась земли. Впервые!
Раз! — ив машине появляется человек. В каждой машине по человеку. Еще мгновение... Разжались трехпалые руки, дали свободу.
Вот! — глядите-ка, вот они: только что рожденные, сверкающие, сияющие, всецветные «Жигули».
Пека:
«Я бы хотел такую машину. Я бы хотел вот эту белую легковичку. Я в ней сижу, а легковичка крутит колесами. По воздуху. И я ее веду, я ее выкатываю с завода, и я — по улице. Нет! По небу, как самолет!
Я у нас во дворе. А тут наш Ленька на своей игрушечной легковичке. Я прячусь, а потом выскакиваю и говорю:
«Дай катнуться».
А он:
«Прочь с дороги, куриные ноги».
И вот я сажусь в свою белую настоящую легковушку.
«Пека, а Пека, это чья ж легковушка, а?!»
«А наша. Валерка подарил маме. Восьмого марта. Я — корзинку, — хорошенькую корзинку, — а он — легковую. Не веришь, да?»
«А дашь немного покататься?»
«Прочь с дороги, куриные ноги!»
Валера (он в дальнем участке цеха):
«Я — полусонный. В голове у меня все время как будто бы молотки и поршни.
Вчера вечером — черт знает что! — итальянский мастер:
«Синьор, я вынужден отказаться от наладки сварочной машины. Дело в том, что детали поступают ко мне загрязненными. Проводить наладку нет никакой возможности».
Я подумал с ужасом:
«Может, надо было предусмотреть мойку и промывать детали».
Как же быть теперь? Место для мойки не предусмотрено... Куда нам поставить мойку! Бегал всю ночь как скаженный и осматривал тару.
Дело в том, оказывается, что детали долго лежат в цехах и, естественно, покрываются пылью. Их надо использовать прямо с «колес». Из-под пресса они загрязненными не выходят.
Уснул под утро, тут же — в цеху. Мне снилось, будто бы кто-то мне наступил на голову. А еще мне снились — уж это как водится — двигатели и коленчатые валы.
Ребята для смеху прикрыли меня фанерой. А на фанере какой-то остряк мелком: «Осторожно. Стекло».
...Организация производства — не труд, а — искусство, у нас плохо владеют этим, искусством. Верная мысль. Я ее занесу в свою записную книжку».
Неля:
«Эмануэль... Эмануэль!.. Что за странное слово: «Эмануэль»... Почему на машинах — вон там, через раскрытые двери: «Эмануэль?»
Тревожное слово. Страшное. И будто бы мне уже снилось оно... Лохматое... И... И железное. На высоких ногах. Ноги вздрагивали... Он ко мне наклонялся и вытеснял, выталкивал все теплое, что я люблю... Все простое, родное... Пека?!»
— Пека!
— Я тут.
«Скажи, Валера, при чем, ну при чем тут «Эмануэль»?»
— Простите, пожалуйста!.. Вы не могли бы мне немного помочь? Инженера Савельева. Валерия Николаевича... Если разыщете, то намекните ему, пожалуйста, что к нему приехали из Ленинграда... Не понимаете?.. Из Ленинграда, не понимаете?.. Ошалели?! Не понимаете русского языка?.. Итальяно! Ой, до чего же здорово!.. Первый раз вижу живого, настоящего итальянца в жизни, а не в кино... Валерий... Понимаете? Валери Савельеф. Помогите, синьор. Я — аморэ! Я люблю его. Шепотом, шепотом говорите... Я аморе инженьер Валери Савельеф... И никому ни слова! Понятно?.. То-то же! А еще говорили: «непанимай».
А вокруг — все гудит, стрекочет и бьется. Это летят по воздуху легковые машины, под потолком огромного цеха, над Пекой, Нелей, ее любовью.
По воздуху скользят они — без колес и с только что привинченными колесами. И хлопочут люди вокруг, занятые делом огромной важности, в засаленных комбинезонах, спокойные и вместе сосредоточенные.
Машины, машины, машины... Можно тронуть их на ходу. Можно пригладить волосы, глядя в их полированную поверхность.
А наверху — многоцветные трубы, провода, фермы.