Колосья под серпом твоим
Шрифт:
Янька выплакалась еще у курганов, а затем в хате. Алесь думал, как теперь отыскать виновного во всем этом. Мстислав изредка поглядывал на Яньку и налегал на весло.
Один лишь Кондрат глядел на мир мрачно, как демон, сквозь припухшие веки. И чем больше Алесь смотрел на него, тем больше догадывался: этот все знает.
Над водой меж зеленых тучек затопленных деревьев летело причитание:
А я ж за табой на край свету хадзіла,
А я ж за табою ў вагонь лётала,
Сокал ты мой міленькі, каханенькі!
А устану ж, бывала, я раненечка,
А мой жа саколік на палетачках ходзіць.
И хотя все знали, что Марта всегда вставала раньше «соколика», все представляли себе утренние росистые луга, Стафана с уздечкой на плече, гулкий поутру звук далекого бубенчика — и всем становилось горько.
А креветачкі ж ад яго красуюць,
А небачка ж ад яго ззяе.
Зірнеш — мятлушкі ад яго ў вачах лётаюць,
Зірнеш — нібы ігруша белая зацвіла,
Зірнеш — як лісцік кляновы ён прытульненькі,
Зірнеш — сэрца молатам у грудзіну валіць.
Хай бы ж той халера лепей мяне забіў,
Хай бы ў мяне з сэрца кроў высмактаў,
Як жа мне цяпер цяжанька без любага дружачкі…
Караван смерти плыл мимо островов жизни.
Кондрат не смотрел ни на небо, ни на безграничный, как небо, разлив. Еще три дня тому назад он спрятал ружье в дупле дерева у мостика через Озеранку, по дороге на Суходол. Фольварк Таркайла был севернее, и дорога из него в Суходол пролегала возле Озерища. И каждое утро Кондрат выходил на курганы и следил.
Позавчера Тодар возвратился домой с торговцем салом Бруноном Деримедовичем в одной таратайке.
Сегодня утром он повез торговца в Суходол, и Кондрат надеялся, что, может, вечером он будет возвращаться один. Даже если возвратятся опять вдвоем, Кондрат это стерпит. Он будет терпеть все сорок дней, а дождется, когда тот будет один.
Может быть, сегодня они успеют похоронить Стафана до наступления вечера и Кондрат успеет вернуться на Озеранку.
Жаль будет, если не убьет за сорок дней. Душа брата не так возрадуется. Но даже если не успеет — нехай. Он привык терпеть. Он мужик, и он дал слово. Он будет ходить месяц, два, год, но он встретит Таркайла одного. Нельзя сказать, что ему будет легко его убить: он еще никогда не убивал. Но он знал — иначе нельзя.
«Терпим, терпим, терпим, а они считают нас за глупых зайцев. Судят нас, расправляются, как хотят, и уверены в том, что им нет кары. Потому и делают, что душа их желает.
На каторгу зашлют, в Сиберию, — и ходят себе спокойно. Знают: даже если вернется, побоится снова туда попасть.
И убьют если мужика, тоже не ждут возмездия. Если б ожидали — ого-го! Трижды подумали б, перед тем как паскудство какое-то сотворить. Ну, так если не карает бог, не карает начальство, пусть покарает сам обиженный. Другие тогда оглядываться будут, прежде чем донести, убить, детей осиротить, имущество пустить дымом».
Подкова шрама на лбу Кондрата аж покраснела, так он думал. Убьет. Зимой или весной, летом или осенью — убьет. В слякоть или в ясный день — убьет. Ночью или утром — убьет. Как бы легко было жить на земле, если б за каждое паскудство негодяй ждал неминуемой кары.
Вой, як повалюся я на тваю магілачку,
Як закуваю я цяпер па табе кукулечкай.
Дружыначка ж ты мая, нашто ж ты мяне… пакідаеш?
А ці дабра ты ад дзетак, ад жонкі… не маеш?
Як жа ж нам цяпер… пражыць?
Як жа нам жыццё без цябе прабыць?
Як мы цябе забываць… будзем?
Адкуль мы цябе дажыдаць… будзем?
Кондрат сжал кулаки на весле и рывком направил челн с корстой к недалекой уже церкви на острове.
Да каго ж мне ўначы цмокам прысмактацца?
Адкуль жа мне парады цяпер дажыдацца?
Адляцеў ты ад мяне цяпер, саколік,
Кукулечка!
Згас ты цяпер для мяне, васілёк мой — сонейка,
Пралесачка!
Тихий и страшный вопль бабы летел над водой к островку, откуда плыли навстречу ему редкие удары похоронного колокола.
…Обратно Кондрат и Алесь плыли в челне одни. Далеко оставили весь караван челнов.
— Слушай, Кондрат, возьми меня с собой.
— Куда?
— Ты знаешь…
— Нет, — сказал Когут, — ничего я не знаю.
Они плыли, а вокруг была голубизна и жаркий воздух.
— Смотри, что это? — сказал Алесь.
Кондрат оглянулся, и на миг оба замерли, потрясенные увиденным.
На берегу вдали вставал в воздухе огромный черный столб — от земли до неба. Он казался б неподвижным, если б не крутились в нем с бешеной скоростью клочья сухой травы.
Кто-то всасывал их в небо, и они взмывали все выше и выше. Мощный смерч двигался к берегу, приближался. Черный, как дым, он клубился и переливался тем, что было внутри, словно змея, которая сбрасывает кожу. Жирная, вся волнистая, она, постепенно сужаясь, ползла куда-то — не поймешь, вверх или вниз.
Вихрь смерча спустился на воду и пошел прямо на их челн. Словно завороженные, они не двигались. А смерч наливался, чернел.
Блеснуло в высоте длинное серебряное тело рыбы.
В следующий миг исполин рванулся, промчался возле них и продвинулся немного дальше, как предупреждение. Из черного нутра его дохнуло могильным холодом.
Все быстрее и быстрее уходил от них смерч, перешел реку, почернел, взлетев на берег.
Они никогда не видели такого.
Исполин закружился по полям, уменьшаясь. Исчезал.
…Когда он исчез, они взглянули друг на друга.
— Беда будет, — прошептал Кондрат.
— Брось чепуху молоть!
— Фу-у! — закрыл глаза Кондрат. — Вези меня на берег. Высади.
— Возьми, говорю, с собой.
— Нет!! — резко бросил Кондрат. — Нет и нет. Черт с ними, со смерчами… Надо — и их грудью…