Колосья под серпом твоим
Шрифт:
— Не делай того, о чем пожалеешь, — предупредил его Алесь. — Я люблю тебя, брат. Ты действительно теперь мой брат. Не я начал распрю. Я всегда хотел, чтоб был мир. Нам опостылело, что из-за глупой ссоры гибнут наши лучшие годы. И потому я вынужден был пойти на этот шаг, хотя я очень сожалею, Франс, и прошу твоего прощения.
Раубич, казалось, не знал, что ответить.
— Вишь, запел, — вмешался Илья Ходанский.
— Я не трус, Франс, ты знаешь. Я просто хочу мира. Не обижай своей сестры, а моей жены.
— Хватит, Франс, — сказал старый Ходанский. — Ты можешь идти. За оскорбление отплатим мы.
— Как? — спросил Франс.
— Она станет вдовой Загорского, не успев стать его женой.
Алесь мрачно бросил:
— Я не хочу твоей крови, Франс. И ты запомни: что б ни случилось, я никогда не стану стрелять в тебя. Мне дорога моя жена.
— А если выстрелю я? — спросил Франс.
Алесь пожал плечами.
— Не унижайся! — рявкнул вдруг Мстислав.
— Я не унижаюсь, ты видишь.
— Мы ему не дадим расстреливать тебя, — побагровел Павлюк. — Я буду стрелять. Слышишь, я?!
— Слышишь, Франс? — спросил Алесь. — Возможно, они. Но не я.
— Открой, — сказал Раубич, — не позорь нас.
— Я не могу этого сделать, — спокойно сказал Алесь. — Я не верю вон тем. Я склонил на это дело друзей и отвечаю за их жизнь и безопасность.
Франс отошел от двери. Ему что-то горячо говорил Илья Ходанский. Раубич обхватил голову руками. Ходанский продолжал, Франс кивал головой. Потом глубоко вздохнул и окинул взглядом церковь.
— Франс, — снова сказал Алесь, — одумайся, пока не поздно.
Вместо ответа раздался выстрел. Стрелял кто-то из дворян, окружавших старого Ходанского. Осыпалась штукатурка над головой Алеся.
В ответ галерея залопотала негромкими выстрелами.
— Люди! Люди! Одумайтесь! — кричал Алесь. — Что вы делаете? Люди!
Замолотило свинцовыми бобами по свинцовой черепице над головой.
Мстислав сунул в руки Алеся ружье.
— Бей! Бей и не кричи! Они это не так поймут!
И тогда Загорский, захлебываясь гневом и отчаянием, припал к прикладу.
Ружье было новое, пистонное. Оно неожиданно удобно легло к плечу. Алесь увидел на конце ствола голову Ильи Ходанского и нажал на курок.
Илья схватился за голову и медленно завалился назад, на руки друзей.
— Неужели убил?
— Ну и черт с ним, если и убил, — прохрипел справа арап.
— Не убил! — вдруг почти радостно крикнул Андрей Когут. — Нет! Видишь, встает. Видать, только оглушил.
«Ра-та-та! — сыпануло по черепице — Ра-та-та!»
— Вишь ты, — сказал Кондрат — Этак запросто и убить могут.
Выстрелы с галереи постепенно словно опоясывали церковь.
Янка Клейна, первый из раненых, сидел на каменных плитах пола и, ругаясь, накладывал корпию на простреленный мускул предплечья.
Мстислав присматривался, что происходит внизу.
— Гляди, — сказал он. — Вот негодники.
Люди внизу устанавливали две пушки. Парадные. С Раубичева крыльца.
Алесь почувствовал холодок в позвоночнике. Холод прокатился куда-то вниз и исчез в ногах.
— Эта, если и не прицеливаясь, в голову поцелит, — сказал Кирдун, — то, наверно, дырка будет с дворец пана Вежи.
Воцарилось молчание. Старый Кондратий медленно перекрестился.
— Пушки, — сказал один из полесовщиков.
Кондрат Когут обвел всех глазами.
— Мы народ серьезный, — сказал он, — шутить не любим.
Со свистом хлестанула по балюстраде и крыше картечь.
— Хватит шутить, хлопцы, — сказа Мстислав. — Бейте по пушкам, иначе живыми не выйдем.
Алесь высунул голову. Илья Ходнский подносил пучок ярко горящей пакли к запальнику. На голове у Ильи белела повязка.
И вдруг что-то случилось. Чья-то рука выхватила фитиль из рук графа.
— Стойте, хлопцы, — недоумевая, сказал Мстислав. — Не стрелять. Баба.
Действительно, среди людей, что держали осаду, появились две женские фигуры.
— Иди домой, Франс, — сказала Клейна. — Там сейчас одна Ядвинька. Она боится. Даже лекаря еще нет. Послали в Вежу.
— Это зачем?
Клейна не ответила. Она взяла жену Раубича под руку и двинулась с нею к церкви.
— Эй, — сказала она, — бросай оружие! Янка, это ты там, паршивец? Бросай оружие, говорю.
Янка смущенно крякнул.
— Мужики-и! — сказала Клейна. — Войны им не хватало. Женам да матерям стоило б за вас взяться. Да чтоб каждая по голове так треснула, чтоб аж Москву увидел… А ну, бросай оружие! Кто там главный? Загорский молодой? А ну, поднимайся, они стрелять не будут. Да Михалину сюда, шкура б на ней горела!
Павлюк и Андрей побежали за Майкой, привели.
— Ты что же это наделала, а? — спросила грозно Клейна. — Видишь, мать едва на ногах держится. Кончай войну, Михалина!..
Майка молчала, сгорая от стыда.
— Плохие дела, доню. С твоим отцом удар.
Сложила руки.
— Михалина, сойди. Богом клянусь, никто не тронет. Иначе Франсу придется в мать стрелять, а другим в женщину. Сойди, дочка. Сделаем вид, что ложная тревога… Может, ему и жить недолго.
Майка смотрела на Алеся.
— Не знаю, Михалина.
— Алесь, — сказала Клейна, — не упрямься. Съедешь отсюда месяца на два подальше от властей, пока мы здесь будем круговую поруку держать. Вернешься, — может, пан Ярош к этому времени выздоровеет. А тогда — слово тебе даю — сама ее приведу.