Колосья под серпом твоим
Шрифт:
— Жди меня здесь.
Пошел в дом. На пороге его попыталась было задержать Сабина:
— Брата дома нет. Только панский брат.
— Он мне и нужен.
И прошел мимо нее.
Тодар Таркайло увидел и растерялся. По испугу в глазах Вежа убедился — он.
— Как дела пана?
— Какие? — спросил Таркайло.
— Пан знает, какие. Не мне их ему напоминать.
— Я, простите, не понимаю…
— Напрасно. А монастырь пан Тодар помнит?
— Ей-богу, нет…
— Хватит, — бросил Вежа, — не будем тратить время. И ты знаешь все, и я. Не мне это все уточнять, не мне, конечно, на тебя доносить. Но предупреждаю, Тодар, чтоб знал, на кого поднимаешь руку. Мальчик мой Алесь… Обижать его и царю не позволю, а тебе и подавно.
— Вы забываетесь…
— Я — нет. А вот ты забылся. Ты никогда не думал, почему твои векселя Платон Рылов из Ветки к взысканию не подает?… А зря. Подумай. Векселя те у меня. Не хотел я позора человеку одной земли, дворянину. Тебе следует прийти, — к кому уж сам знаешь, — и просить разрешения tirer mon epingle du jeu.[157]
— Я не понимаю.
— Брось. Брось, говорю. Все понимаешь. С твоим умом не в политику лезть, а в горохе сидеть. И другим скажи, Вежа их тоже знает. И не помилует. А поэтому, если еще кто-то в загорской округе хотя бы раз «кугакнет», я тебя нищим пущу.
Помолчал.
— И это еще не все. На месте монастыря — пепел. Будет он и на месте ваших домов, сколько бы их ни было. Терпел я. Напрасно терпел. Больше не буду. На том прощай…
…Кони бежали ровно. Старик молчал. И только у поворота на Вежу вдруг начал говорить, словно сам себе:
— Лессинг говорил, что всегда надо выбирать левую руку, или стремления, а не правую, или доброту… Вот ты и руководствовался б этим… Да разве вас убедишь хоть какой мудростью!
И совсем нелогично рассердился:
— А ты мямля. Разве у нас такие были? Я б сейчас на разведку поехал, pour preparer et sonder le terrain, et pour present pas le caractere peu satisfaisant de la premiere.[158]
Сжал трость.
— Я б дочь Раубича живой увез. Обвенчался б. Церковь моя. В Милом. Этого вонючего племени ближе чем на семь верст не терплю, но на такой случай ничего…
XI
Синий, мягкий день лежал над лугами. Солнце уже клонилось к западу. Небольшой лесной островок над спокойной и по-осеннему густо-синей Равекой издали казался безлюдным и тихим. Пожелтевшие березы стояли над рекой, горели добрым и нежарким огнем, осыпали временами на траву редкие угольки листьев.
Через Равеку, разрывая конской грудью кувшинки, ехал вброд всадник. Прямо к лесному островку. На опушку оглянулся и исчез среди деревьев.
Островок был полон людей. Привязав к кустам коней, они ждали.
— Что слышно, Кондрат?
Кокут приблизился к Алесю, соскочил с коня.
— Пан Ярош беседует со старым Ходанским. Закрылись с час тому назад, и не чувствуется, чтоб скоро закончили. Тэкля, пользуясь случаем, собирает кое-что из вещей паненки.
— Что просила передать?
— Чтоб на закате солнца ожидали возле лаза в ограде.
Кондрат вдруг улыбнулся.
— Видишь, где мы?
— Неужели же, — сказал Алесь. — Последнее наше ночное. Когда Война к нам заехал.
Андрей Когут улыбнулся тоже.
— А там, подальше, мы слышали, как Раубич из пушек стрелял, когда младшая родилась.
Молчали. Алесь вспомнил слова из последней Майкиной записки: «Дед был когда-то прав. Трудности сделали свое. Возьми, забери меня отсюда, родной, любимый».
Он положил руку на карман, у сердца, нащупал там записку, и ему стало тепло.
— Что ж, хлопцы, надо, видимо, собираться. Мстислав, ты здесь?
— Да.
— Значит, сколько нас? Ты, я, близнецы… Матвей Бискупович, Янка Клейна, Кирдун, Павлюк… Восемь человек. И еще Кондратий с шестью полесовщиками. Т-так. Ну, этих сразу отправляй в Милое. Пусть держат церковь. На всякий случай.
Цепочка всадников проскакала к Равеке, вспенила воду, выбралась на сухое и прямиком, через поле, направилась в сторону Милого.
— Ну вот, — сказал Алесь, — двинулись. У ограды берем ее и скачем во весь дух. Коней не жалеть. На случай, если тревога, ты ее, Мстислав, берешь и скачешь, а мы…
— Кто с ней собирается венчаться? — спросил Мстислав. — Ты или я? Это, брат, не война. Тут — хочешь не хочешь — будешь удирать первым. Конуты с тобой… Нет… Павлюк с тобой и Янка…
— А я? — спросил Андрей.
— Ты с Кондратом и я прикрываем, — сказал Мстислав.
Он рассмеялся:
— Если у кого из вас коней подобьют, останется Ян Клейна. Его в темноте не поймают.
— Завидуешь? — весело спросил арап.
— Что-то ты меня забыл? — сказал младший Бискупович.
— Ну, ты, конечно, со мной. Вместе вредили — вместе и отвечать… Так давайте, хлопцы, по стременной — да и к Раубичам.
Выпили из бутылок. Кребс подвел коней.
— Пистоли в саквах.
Возмужавший решительный Павлюк первым вскочил в седло.
— Торопится наш академик, — сказал Кондрат. — Как будто это ему жениться.
— Два курса осилил, — грустно улыбнулся Андрей. — И не убоялся «бездны премудрости».
Тромб затанцевал под Алесем.
Загорский взял поводья Косюньки. Янка Клейна с ружьем вскинулся на Ургу.
— Кони немолодые, — сказал он.
— Ничего, — ответил Кребс. — Кони верные. Если уж сложить голову, то с конями, с которыми жизнь прожил.
Кортеж тронулся. Кребс встряхнул головой — дала себя знать водка — и счастливо рассмеялся:
— Вот это жизнь! Не жизнь, а баллада.
Шагом, чтоб преждевременно не утомить коней, скрываясь, где можно, в оврагах, минули луга. Возбуждение нарастало. Когда подъезжали к ограде парка, Андрей совсем забылся и неожиданно для самого себя затянул:
Вой жа вы коні,
Коні,
Коні,
Ночка цёмная…
— Тьфу, — сказал Алесь. — Ты конокрад, что ли?
Кондрат дал Андрею подзатыльник.