Колыбель твоих оков
Шрифт:
Значит, никто не знает и не узнает, что я здесь. В легком шоке я отмечаю, что он все еще держит мою руку в своей, будто опасается, что я либо предприму отчаянную попытку убежать, либо потеряю сознание.
— Эммануэль, — вполголоса бормочу я, — меня будут искать.
И тут же сожалею о сказанном: Бетан предупреждала меня никогда не угрожать злоумышленникам. К тому же меня вряд ли будут искать у Эммануэля: я никому не рассказала, что живу у него, даже Бетан об этом не знает. Мое сердце сжимается. Как же хорошо, что я практически ничего не рассказала Бетан — хотя бы она в безопасности.
— Тебе не нужно, чтобы тебя искали — со мной ты в абсолютной безопасности, —
— Когда я смогу уйти? — спрашиваю я с новообретенной надеждой на то, что он меня отпустит.
— Ты можешь уйти в любое время. Ты же не пленница, — Эммануэль хмурится. — Неужели ты и вправду думаешь, что я мог бы причинить тебе вред? — он прикасается к моему подбородку левой рукой и слегка приподнимает его. Его темный взгляд встречается с моим. — Только не тебе, кому угодно, только не тебе, — он опускает свои руки. — Я прошу тебя выслушать меня. Это не займет много времени. А потом ты сможешь уйти, — подмигивает он мне, и я понимаю, что не верю его словам.
Я словно нахожусь в том своем страшном сне и не могу сдвинуться с места.
Я молча киваю. Во рту у меня совсем пересохло, хотя при этом я словно и не чувствую жажды. Я протягиваю руку к стакану с водой и делаю глоток. Я решаю играть по его правилам, потому что не могу быть уверенной в том, что, если я не соглашусь выслушать его, он даст мне уйти.
— Ты не веришь ни единому моему слову, ведь так? — Эммануэль бросает на меня сумрачный взгляд. — Мне так жаль, что я напугал тебя. Ты сможешь простить меня за это?
Я молчу, потому что понятия не имею, что мне на это следует ответить. Правда в том, что я в абсолютном шоке от происходящего. И как бы мне ни хотелось верить Эммануэлю, то, что он меня… не знаю даже, как это назвать… выкрал, не повышает к нему градус моего доверия.
Замечая, что я не собираюсь отвечать на его вопрос, Эммануэль опять берет меня за руку и выводит из комнаты, которая и вправду оказалась незапертой. Я не сопротивляюсь ему, в принципе, потому что не считаю это возможным. Я даже не знаю, где находится этот дом. По своему стилю он совсем не похож на тот, в котором Эммануэль живет постоянно. И выглядит этот дом намного меньше и уютнее.
Мы спускаемся на первый этаж по лестнице с деревянными резными перилами. Эммануэль ни на секунду не отпускает мою руку, но больше на меня не смотрит и остается безмолвным. К моему огорчению, меня, как всегда, пронизывает ощущение потери, когда я не чувствую его взгляда. Что это? У меня, наверное, стокгольмский синдром?
На первом этаже дома находится небольшой уютный зал, объединённый с кухней. Здесь тоже много дерева, им частично обшиты стены, на белом потолке — широкие деревянные балки. Я захожу в небольшую гостиную и вижу, что стол уже сервирован, на нем нас ждут темно-зеленые тарелки из тонкой керамики и два бокала с узкими гранями, на бронзовых ножках. Рядом с тарелками лежат необычные приборы, ручки которых словно сделаны из тонких рогов оленя или какого-то другого животного. Эммануэль подводит меня к столу, отпускает мою руку и отодвигает для меня стул с очень высокой спинкой. Я сажусь, машинально беру накрахмаленную салфетку, продетую в металлическое кольцо, на котором изображены сцены охоты, и расправляю ее у себя на коленях.
Пока Эммануэль проходит в кухню и разогревает лазанью, приготовленную Анной (если этот человек существует, в чем я уже начинаю сомневаться), я украдкой оглядываюсь в надежде разобраться, где в этом доме находится входная дверь. К моему удивлению, она оказывается прямо за моей спиной. Естественно, мои телодвижения не ускользают от всевидящего ока Эммануэля.
— Может, ты хотя бы на пять минут расслабишься и перестанешь думать о побеге? — не оглядываясь, спрашивает он меня таким тоном, будто это я виновата в том, что сейчас здесь сижу. — Пожалуйста, давай просто поедим, а потом мы поговорим и решим, что нам делать, — добавляет он уже мягче, видимо, чтобы немного ослабить напряженность ситуации.
Я все еще молчу. Я обещаю себе, что, если мне удастся вырваться из этой передряги живой, я никогда в жизни не буду больше ни на что жаловаться. Я повторяю эту мантру-молитву про себя. Тем временем аромат лазаньи и сыра наполняют кухню, и я внезапно понимаю, что очень проголодалась. Эммануэль приносит мне тарелку с порцией лазаньи, посыпанной сыром, с листочком базилика в качестве декора, и ставит ее на стоящую передо мной большую зеленую подстановочную тарелку. Во второй руке у него прозрачный кувшин с узкими гранями, на широкой металлической ножке, наполненный свежевыжатым апельсиновым соком, который он сразу же наливает мне и себе в бокалы. Интересно, если бы он действительно планировал от меня избавиться, суетился бы он так, чтобы меня накормить? Или он решил угостить меня последней трапезой?
Эммануэль возвращается со своей порцией лазаньи и, не проронив ни слова, мы приступаем к еде. Когда я начинаю есть, то понимаю, насколько голодна была все это время. Эммануэль изредка поглядывает на меня, будто хочет убедиться в том, что я все еще здесь.
— Как тебя лазанья? — прерывает он наше неловкое молчание.
— Очень вкусно. Передавайте Анне от меня спасибо, — еле слышно отвечаю я, подняв на него глаза.
— Обязательно передам, — у него непроницаемое лицо. — О чем ты думаешь? — после небольшой паузы продолжает он, все так же стараясь контролировать мои мысли. — Я никогда не могу быть уверенным в том, что происходит в твоей голове, ты абсолютно непредсказуема.
— Это я– то непредсказуема? — спрашиваю я громче, чем хотела. — Вы привезли меня сюда без моего согласия. Как я, по-вашему, должна себя чувствовать?
Его напряженный взгляд вызывает у меня легкий озноб.
— Я понимаю, насколько неприятна для тебя вся эта ситуация — я тебя украл, прямо как Аид Персефону. Поверь мне, я тоже не испытываю радости от того, что сделал, — произносит Эммануэль с досадой. — Знаешь что? До того, как ты пришла ко мне сегодня утром я уже планировал, как буду собирать свои вещи, чтобы уехать прочь из Бостона. Я обдумывал, как именно объясню свой отъезд на кафедре. Я собирался оставить здесь все: свою карьеру, лабораторию, дома, студентов. А знаешь почему, моя дорогая? — я слышу боль в его голосе. — Потому что я не могу больше так жить. Это сводит меня с ума. Так что сейчас мы с тобой поговорим начистоту.
Его руки спокойно лежат на столе и, несмотря на странные слова, сказанные Эммануэлем, он производит впечатление человека, спокойно обсуждающего что-нибудь на деловой встрече.
Наступает молчание. Эммануэль глубоко вздыхает и, видимо, решает не продолжать.
— Что именно сводит вас с ума, Эммануэль? У вас есть абсолютно все, чтобы быть счастливым.
Он усмехается и смотрит на меня так, будто я сказала несусветную глупость.
— У меня нет тебя, — произносит он тихо, и это окончательно сбивает меня с толку. — Ты сводишь меня с ума.