Колыбельная тьмы мертвецов
Шрифт:
Первым, кто бросается мне в глаза, вызывая не столько интерес, сколько странную бдительность, оказывается юноша моего возраста, если не младше. Кожа у него бледная, вид болезненный. Волосы светлые, чуть ли не белые, и лохматые, точно он только-только встал с кровати. Но тёмные круги под глазами говорят лишь о том, что юноша не спал минимум три ночи. Пальцы у него длинные и тонкие, да и сам незнакомец настолько худ, что кажется, будто на него достаточно дунуть, и он развалится. Его руки сложены на груди, а глаза – бледно-голубые – уставлены в одну точку на стене. Кажется, точно он не от мира всего. Стоит в дальнем углу, в стороне.
К
– Аня, знакомься, это Данияр Дымов.
Данияр – парень крепкий. Вид у него серьёзный, лицо суровое и мрачное, точно он в последний раз чему-то радовался несколько лет назад, а такое слово, как праздники, никогда не слышал. Глаза серые, холодные и немного колючие. Его лицо рассекает широкий шрам, тянущийся от левого уголка лба до правого края подбородка, и эта рваная полоса явно служит знаком, что боевого опыта у Данияра достаточно.
Он молча протягивает мне ладонь, и рукопожатие у него сухое, но сильное: рука после него немного ноет.
– Задание простое: избавить Нечистый лес хотя бы от нескольких тварей, – ровным баритоном произносит Данияр, быстро вводя меня в курс дела.
– Разве стражи занимаются таким? – удивляюсь я. – Нечисти в лесу настолько много, что от парочки убитых ничего не изменится.
– Да, но изменится, если они останутся живы, – подключается Александр. – Они продолжат убивать людей, и жертв будет больше. А если избавиться хотя бы от малого числа, то это уже хоть что-то. Хоть какая-то победа.
Данияр соглашается с капитаном.
– Есений, – Александр окликает юношу, стоящего в углу, и подходит к нему, пока Данияр вручает мне припасённый короткий меч. Признаться, я предпочитаю нити, а оружием пользуюсь редко, только в крайних случаях.
– Тяжёлый? – интересуется страж, наблюдая, как я оцениваю вес оружия.
– Достаточно. – Рассекаю лезвием воздух, держа клинок в одной руке. Затем обхватываю рукоять второй ладонью и вновь взмахиваю. – Пойдёт.
Данияр даёт мне ножны, и пока я привязываю их к поясу, обращаю внимание на Александра, что тихо переговаривается с Есением – бледным юношей, чьи руки теперь не обхватывают собственные плечи. Нет, теперь Есений сжимает волосы так сильно, что вот-вот вырвет приличные клоки. Его тонкие бесцветные губы едва заметно шевелятся, что-то шепча.
– Всё хорошо? – интересуюсь, подойдя ближе.
– Нет, – честно отвечает капитан, мотая головой. – Объясню потом, – добавляет он, заметив мой вопросительный взгляд. – Это Есений Ладов. И…
В печальных и смиренных глазах Есения стоят слёзы. Завидев меня, он замирает, хлопая глазами.
– Река сожжёт опору, – шёпотом произносит он, едва открывая рот. – Всё уйдёт под пятном крови.
Голос у него отстранённый. Слабый. Чрезвычайно тихий, точно Есений выдавливает из себя слова, которые царапают, сжигают, дерут его горло, принося невыносимую боль. Говорит он с придыханием. Есений убирает дрожащие руки с головы, Александр мягко кладёт ладонь ему на плечо, пытаясь успокоить.
– Он говорит мало. А если и говорит, никто не может понять, что именно. Точнее, слова-то понятны, но вот смысл…
– Он теряется, – договариваю я.
– Можно сказать и так.
Есений резко хватает меня за рукав кафтана, я вздрагиваю, пытаясь отскочить, но страж вцепился крепко.
–
Его бледно-голубые глаза смотрят на меня с мольбой. Он открывает рот и тут же закрывает, либо не решаясь сказать, что хотел, либо подбирая подходящие слова. Хотя в его случае слова всегда будут неподходящими. Я даже перестаю самостоятельно вырываться, ощутив к Есению… Понимание? Сочувствие? Или мне просто хочется узнать, что такого он скажет?
– Кукушка знает, когда падёт последний лепесток, – наконец произносит Есений отрешённым тоном, опустив взгляд. По левой бледной щеке стекает одинокая слеза. Он отпускает меня.
Внутри бешено колотится сердце. Не от того, что Есений резко схватил меня. Не от его слов. Нет. От его голоса. Он не просто отчуждённый.
Он мёртвый.
– Александр…
– Я пытаюсь выяснить, что с ним, – отвечает тот на незаданный вопрос. – Не бойся, он тебя не обидит.
Это я уже и сама поняла.
Дав несколько наставлений о том, что не стоит лезть на тварей, не имея в голове чёткого плана действия, Александр уходит вместе с Есением, чьи глаза покраснели от слёз.
Внутри появляется странное пульсирующее ощущение при виде стража с мёртвым голосом. Вспоминая его слова, его отчуждённый тон, его мокрые дорожки слёз на щеках, я спрашиваю себя, что с ним такое? И не нахожу ответа. Но почему же мне кажется, что он так близко, такой простой и понятный, точно я его знаю давным-давно? Будто он под самым носом.
Но одну вещь я поняла сразу же, как Есений схватил меня за руку.
Он нуждается в помощи.
И почему-то именно в моей.
Глава седьмая. Пустые могилы
Александр
– Есений, я ценю твою заботу, но моя поездка крайне личная, – как можно мягче говорю я, глядя на то, как страж, сидя верхом, с особым интересом разглядывает уздечку, словно видит её впервые в жизни.
Кажется, Есений не слышит меня, ибо говорю я ему одно и то же уже несколько раз подряд. Он даже глаза на меня не поднимает, гораздо больше его волнует грива кобылы: не спутаны ли волосы и как они лежат. С другой стороны, глупо ждать какой-либо реакции от Есения: невозможно понять, когда он слушает, а когда нет. И слушает ли вообще.
Наплевав на всё, я дёргаю за поводья, веля Одуванчику трогаться, и моему примеру следует Есений, тут же обративший на меня взгляд светло-голубых глаз.
Вздыхаю, мысленно бранясь и медленно теряя терпение.
– Я поеду один, – говорю я чуть ли не сквозь сжатые зубы от раздражения. – Ты же оставайся в Ордене. Или найди Ру, отправляйтесь вместе на задание.
Как только Аня и Данияр уехали, я мигом отправился в свой кабинет, чтобы написать жалобу на стража, который грязно приставал к девушке. Всё это время Есений был со мной: тихо стоял тенью, глядя пустым взглядом то в пол, то на меня, то в стену, то на свои руки, то на мою коллекцию выпивки. Он будто пытался от чего-то отвлечься, вечно перемещая собственное внимание. Иногда он теребил концы рукавов кафтана и поправлял их, если они задирались. После того, как я закончил с жалобой, я подкинул письмо в дверную щель кабинета капитана Емельянова, вернулся снова в свой, быстро собрал дорожную сумку, схватил её и двинулся обратно к конюшням. Есений молча пошёл за мной.