Колыбельная виски

Коул Стиви Дж.

— Эта штука была примерно в сотне футов над нами… от силы... — Я все еще сжимаю грудь, ожидая, когда успокоится пульс.

— Знаю, — шепчет он мне на ухо, и в его голосе звучит возбуждение.

Большинство парней приходят в восторг от спортивных автомобилей, денег... тот факт, что его возбуждала жизнь — опьяняет и захватывает. Я не уверена, что когда-либо встречала человека, который просто наслаждался жизнью так, как Ной, и это заставляло меня хотеть быть рядом с ним. Он заразителен в лучшем смысле этого слова, особенно для моего взволнованного сердца. Ной заставляет меня

забыть, все время, заставляя чувствовать то, что я никогда не чувствовала раньше. И это первый момент, когда я неожиданно почувствовала себя в безопасности в его объятиях. В груди у меня все сжалось. С подобными вещами, ты просто ждешь, когда они развалятся. Беспечность быстро кончается. А мы были беспечны…

— Как ты нашел это место? — спрашиваю я.

— В старших классах я работал на одного парня, у которого был дом прямо здесь. Аэропорт купил его у него. Его дом был, — он указывает за грузовик, — прямо здесь. Ему заплатили около четырехсот тысяч за маленькую хибару. Парень умер счастливым богатым ублюдком.

— Как печально.

— То, что он умер?

— Да.

— Нет, Клетус — так его звали — ему было около восьмидесяти. Он прекрасно провел время перед смертью. Последнее, что он прислал мне, была открытка с Бали.

— Бали?

— Ага, в каком-то месте с кучей обезьян, очевидно, это был пункт из его списка того, что надо сделать в жизни. Он вычеркнул его своего списка, благодаря продажи этой земли. Нет ничего лучше.

— Я так не думаю.

— А что у тебя в списке желаний?

— Даже не знаю…

Ной фыркает.

— Да ладно.

— Серьезно, я никогда об этом не задумывалась. Наверное, поездка в Париж.

— Вау. Париж, — смеется он. — Как оригинально.

— Дай угадаю, а у тебя: прыгнуть с парашютом, плавать с белыми акулами, что-то, что может тебя убить.

Я закатываю глаза.

— Я хочу путешествовать. Хочу отплатить бабушке за все, что она для меня сделала. И, знаешь, большие белые акулы и прыжки с парашютом, зарабатывать миллионы долларов и все такое. — Из его груди вырывается неловкий смешок. — Может быть, доказать моим родителям, где бы они ни были, что они совершили ошибку.

— Это тебя беспокоит, — говорю я, когда его ладонь лениво скользит по моей руке.

— Хотел бы я, что бы это было не важно. Что бы мне было все равно.

— Как это возможно?

Чувствую, как он пожимает плечами.

Я стискиваю зубы. Меня злит, что не один, а оба родителя могут бросить своего ребенка. Как можно просто встать и уйти? Мне больно за него, потому что люди, которые должны были дать ему почувствовать себя в безопасности, заботе и любви, заставляли его чувствовать себя недостаточно хорошим.

Сажусь прямо и беру его руки в свои.

— Они тебя не заслуживают, — говорю я, качая головой. — Мне все равно, насколько плохим ты себя считаешь, Ной Грейсон. Ты можешь сколько угодно притворяться, говорить, что ты Железный Дровосек, но ты хороший человек, и они не заслуживают от тебя даже мимолетной мысли.

Медленная улыбка трогает его губы, и он проводит пальцами по моей щеке.

— Надеюсь, никто никогда по-настоящему не обидит тебя, потому

что это сделает тебя такой же циничной, как я. — Между его бровей залегла морщинка. Ной прочищает горло. — Итак... Париж, да?

Он прислоняется спиной к борту своего грузовика.

— Да, Париж.

— Ты хочешь поехать из-за Эйфелевой башни, потому что это город романтики?

— Нет, из-за еды.

Ной смеется, опустив подбородок на грудь.

— Из-за еды?

— Да, черт возьми, я слышала, что у них самая лучшая еда.

Запускается еще один двигатель самолета, жужжа и гудя, когда начинает движение по взлетно-посадочной полосе.

— А я-то думал, что раскусил тебя.

— Ты что, ожидал, что это из-за слащавых сюсюканий? — Ухмыляясь, качаю головой. — Неа, главное багеты и шоколад.

— Вполне справедливо.

— Итак… знаешь, может быть, если ты переедешь в Австралию, как ты говорил, тогда ты сможешь нырнуть с белыми акулами-без клетки, конечно — и тебя покажут по каналу «Дискавери», что, в свою очередь принесет тебе миллионы долларов. Убьешь трех зайцев одним выстрелом.

Грохот взлетающего самолета со свистом проносится над нами, отбрасывая мне волосы на лицо. Я смотрю, как самолет набирает высоту, а его пассажиры отчетливо видны сквозь крошечные круглые окна, и гадаю, куда они летят, что делают.

— Думаю, что Австралия больше не кажется такой уж хорошей идеей, — говорит Ной.

— О, почему?

Ной берет мое лицо в ладони, притягивает к себе и прижимается губами к моим губам.

— Потому что мне еще не достаточно этого, и я определенно не могу найти это в Австралии. — Он снова нежно целует меня.

Горячий воздух кружится вокруг нас, когда над нами пролетает еще один самолет. Этот поцелуй как обещание того, что я никогда не найду никого, похожего на него, даже если обыщу весь мир.

Ной высаживает меня у дома уже за полночь, поцеловав на прощание. Эта блаженная эйфория того, как все могло бы быть, жужжит во мне, как электрический ток, но это чувство счастья гаснет, как спичка, как только я вхожу внутрь и вижу папу, сидящего на диване с открытым альбомом фотографий на коленях и с опухшими от слез глазами. Реальность обрушивается на меня, заставляя казаться такими незначительными наблюдение за взлетающими самолетами и украденные поцелуи.

— Пап, — шепчу я, прежде чем сесть на диван рядом с ним. Обнимаю его и кладу голову ему на плечо, вдыхая запах лосьона после бритья Polo, который всегда напоминает мне о нем.

— Прости, — выдыхает он. — Я просто... — Он сглатывает, глядя на страницу с фотографией меня, мамы и Бо, раскладывающих печенье для Санты. — Я просто не понимаю, как можно потерять человека, который так много для тебя значит. — У него перехватывает дыхание.

Это ужасное чувство, когда кому-то, кого ты любишь, больно, и ты знаешь, что ничего не можешь сделать, чтобы все исправить. Поэтому вместо того, чтобы солгать и сказать ему, что все будет хорошо, я молчу.