Колыбельная виски
Шрифт:
— Она просто такой хороший человек, и я не… — Папа переводит дыхание. — Я не понимаю, почему.
— Нет никаких «почему», папа.
Он качает головой.
— Иди спать, малышка.
— Я в порядке.
И я сижу рядом с ним, пока он листает альбом и плачет. Иногда худшая часть потери кого-то — это чувство одиночества. Я не хочу, чтобы он чувствовал себя одиноким.
21
ХАННА
На следующее утро мы поехали в Бирмингем
Дорога домой была тихой. Угрюмой. Каждый из нас был погружен в свои мысли.
Грузовик Ноя все еще стоял у дома, когда мы подъехали, но я не стала его искать. В моей голове слишком много хаоса. Напряжение, растущее в моей груди, мешало мне сделать полный вдох. Мне казалось, что все это давит на меня. Папа заглушил мотор, говоря о том, что мы будем есть на ужин. Мама добавила что-то насчет сладкого картофеля.
Они обсуждали ужин, как будто все было нормально, и хотя я пыталась притвориться, что все и было нормально в течение последнего месяца, я больше не могла этого выносить. В большинстве случаев, когда реальность вторгается, она поражает, как разрушительное цунами. Жестко и быстро тянет тебя вниз и не отпускает, пока ничто в твоем мире уже не будет как прежде. И именно так происходит со мной.
Десять процентов.
Паника пронзает меня, обжигая, как укол лидокаина. Вылезаю из машины и осторожно потираю грудь, пытаясь снять напряжение. Позволяю маме и папе выйти из машины и войти внутрь. Когда дверь за ними закрывается, я медленно направляюсь к полю.
Положение почти безнадежное.
Иду быстрее.
Мы потеряем её.
Ещё быстрее. И к тому времени, как добираюсь до деревянного забора, я уже бегу во весь опор, а сердце колотится о ребра. Внезапный ветерок шуршит в высокой траве, пока мои ноги стучат по земле. Я бегу быстрее, пытаясь обогнать свои мысли, и не останавливаюсь, пока не упираюсь взглядом в густой бамбук, окружавший участок. Моя грудь тяжело вздымается, легкие просят воздуха. Знаю, что нахожусь достаточно далеко, чтобы они меня не услышали, поэтому кричу, глядя вверх. Кричу так громко, что у меня першит в горле, и так долго, что голос охрип. Когда больше нет сил кричать, опускаюсь на корточки и упираюсь руками в колени.
— Я так зла, — говорю я себе, и, может быть, Богу.
Я на грани слез, когда чья-то рука опускается мне на спину, и я подпрыгиваю от неожиданности.
— Эй, — говорит Ной, потирая маленькие круги по моей рубашке.
— Я в порядке.
— Нет, не в порядке. — Он обходит меня и присаживается на корточки, убирая завесу волос, закрывавшую мое лицо. — И это нормально.
Меньше всего мне хотелось развалиться перед ним, но, честно говоря, он был единственным человеком, ради которого мне не нужно было быть сильной, и лучше сломаться в чьих-то объятиях,
— Ты не можешь держать все это в себе, — шепчет он, гладя меня по волосам. — Я здесь, малышка. Держу тебя.
И он так и делает.
Ной позволяет мне плакать в своих объятиях и время от времени нежно целует в щеку. Его присутствие удерживает меня на земле, и я цепляюсь за этот маленький кусочек стабильности, плавающий в бурном море. Когда мне удается взять себя в руки, я отстраняюсь, прежде чем вытереть слезы с лица.
— Мне очень жаль, — выдыхаю я.
Ной качает головой.
— Не за что извиняться.
Небо стало темно-синего цвета. Вокруг квакают лягушки, стрекочут сверчки.
— Они, наверное, гадают, куда я подевалась. — Машу рукой в сторону дома, прежде чем снова вытереть лицо.
— Возможно.
Мы идем через поле, и на полпути к дому Ной берет меня за руку и останавливает.
— Слушай, — говорит он, — я, может быть, и не имею ни малейшего представления о том, что ты переживаешь, но я рядом. Я серьезно.
— Спасибо.
Ной кивает, все еще держа мою руку в безмолвной поддержке.
Бо играет на заднем дворе в перетягивание каната с Сэмпсоном и поднимает голову, когда мы обогнули дом и направились к грузовику Ноя. Я подумываю о том, чтобы поцеловать его, когда он открывает дверцу со стороны водителя, а затем чувствую себя виноватой за то, что хотела чего-то столь несущественного, учитывая обстоятельства.
Ной оглядывается на мой дом, и в ту же секунду, как поворачивается, я притягиваю его к себе для поцелуя, наслаждаясь его вкусом. Когда отстраняюсь, он улыбается и проводит пальцем по моей щеке.
— Если я тебе понадоблюсь, просто позвони. Неважно, в какое время, хорошо?
Закрыв на секунду глаза, я киваю и улыбаюсь.
— Хорошо.
— Увидимся позже, красотка.
22
НОЙ
«Все, чего она хочет» в исполнении Ace of Base доносится из динамиков в супермаркете, и я подпеваю. Такая навязчивая мелодия. Бабушка останавливается посреди прохода, когда понимает, о чем поется в песне.
— Это... — она фыркает, хватая с полки пачку печенья и бросая их в тележку. — Раньше песни были милые и романтичные, а теперь поют о сексе и хути.
— Хути? — Хватаю пакет с чипсами и, открыв его, запихиваю горсть в рот.
— Хути, разве не так вы называете распутных женщин?
— Хучи, Ба. Хучи. (прим. Hoochies — это сленговое обозначение женского полового органа).
— Ну, без разницы. Сейчас все сводится к греху. — Она толкает тележку на несколько футов, затем смотрит на меня, выгнув бровь. — Говоря о грехе, лучше бы тебе не грешить с дочерью проповедника.