Колыбельная
Шрифт:
— Ты чего? — спросила Надя.
— Не знаю, — сказала соседка. — Давай в шашки поиграем?
— Я не люблю в шашки, — сказала Надя.
— Жалко, — сказала соседка. — А у меня в комнате коньяк есть и половина шоколадки. Хочешь?
— Нет, спасибо, — сказала Надя.
— Куда-то уходишь? — оживилась соседка. — Давай я с тобой?
— Нет, — сказала Надя.
— Ну и ладно, — сказала соседка. — Тогда я пойду.
Но она ушла не сразу, еще немного погладила шершавую стену. Надя заперла дверь и стала спускаться по лестнице. На лестничной площадке между восьмым и седьмым этажом курили. На площадке между пятым и шестым выпивали. Небритый студент хотел угостить Надю пивом, но Надя, задумавшись, не услышала его настойчивого предложения. А небритый студент подумал, что его нарочно не замечают. Его и впрямь старались не замечать, потому что он был назойливый, как муха, и всюду лез со своими замечаниями. На вахте Надя по привычке улыбнулась вахтеру. Вахтер не заметил ее улыбки, потому что смотрел хоккей по маленькому телевизору:
— Как вас зовут? — спросила Надя.
— Рома, — ответил фотограф. — А вас?
— Надя.
Какое красивое имя, хотел сказать Рома, но не сказал, потому что испугался, что его слова прозвучат неискренне. Надя же, не услышав шаблонного «какое красивое у вас имя», решила, что Рома — большой оригинал. Подошла официантка, постояла немного, сжимая в руках блокнот и авторучку, и ушла, не дождавшись заказа. Рома от смущения теребил пальцем мочку уха. Надя мечтала об искреннем разговоре, но ничего не говорила, чтоб не допустить в словах фальшивую ноту. Рома боялся того же самого и поэтому молчал. Однако он не хотел расставаться с Надей и для этого пил горячий шоколад медленно, едва прикасаясь обветренными губами к остывающей чашке. Надя же подумала, что Рома пьет так медленно, потому что у него не хватает денег, чтоб заказать еще одну чашку, и он стесняется в этом признаться. Она подозвала официантку. Официантка подошла. Надя почему-то испугалась и прошептала официантке: простите, я ошиблась. Рома, видя Надино смущение, сам смутился еще больше. Чтоб чем-то занять руки, он сунул их в карманы. Надя поправила локон-пружинку. Вы часто здесь бываете? — спросил Рома. Надя не ответила, потому что мысленно готовилась к следующему вопросу Ромы и подбирала под него остроумный ответ. Рома, не дождавшись ответа, больше ничего не спрашивал. Горячий шоколад кончился, и Рома с тоской разглядывал гущу на дне чашки. С самого начала было ясно, что это пустая затея, подумал он. Есть люди, которые отталкиваются друг от друга как одноименные полюса магнита. Поняв, что с Надей ему ничего не светит, Рома оживился и начал рассказывать о своем прошлом. Оказывается, в прошлом он был моряк. Надю заинтересовала Ромина история, но чтоб не показать себя легкодоступной девушкой, она отвернулась и фыркнула: как скучно. Рому задели Надины слова, но он не замолчал, напротив: стал рассказывать о своем прошлом громче. Оказывается, он побывал и в Италии, и в Греции, и в Испании. Подумаешь, сказала Надя. Рома показал Наде фотоаппарат. Нелепая штуковина, пробормотала Надя, с восхищением разглядывая объектив. Объектив заказывал в С.-Петербурге, похвастался Рома, светосильный широкоугольник, у нас хрен достанешь. Делать вам нечего, поморщилась Надя. Я занимаюсь искусством, возразил Рома.
— Рисовать бы лучше научился, — заявила Надя. — А то каждый, купивший зеркалку, мнит себя великим фотографом.
На самом деле ей нравилась Ромина целеустремленность, но, чтоб этот человек не счел ее банальной, она продолжала колоть его в уязвимые места. Рома хлопнул ладонью по столу: да вы издеваетесь надо мной?! Было бы над кем, бросила Надя. Ну что уставился? Иди дальше приставай к девушкам. Я не приставал! — закричал Рома. — Это для искусства; я искал свежую струю! Знаем мы вашу струю, заявила Надя, навидались ваших струй. Рома задохнулся от возмущения. Ему хотелось кого-нибудь треснуть; например Надю. Надя приблизила к нему лицо: большинство из вас тупо хочет фотографировать голых девушек, причем на халяву, но вам отказывают, и вы заканчиваете тем, что вывешиваете снимки своего потного хозяйства на сайтах знакомств. Рома так и сел. Надя прикрыла рот ладонью. Простите, прошептала она, я не знаю, что на меня нашло. Ничего страшного, глухо произнес Рома, я вполне понимаю ваши чувства. На улице так холодно, пробормотала Надя (она была пунцовая от стыда), давайте выпьем водки. Согласен, Рома кивнул. Ко мне сегодня брат приезжал, наговорил мне гадостей, объяснила Надя, поэтому я такая взвинченная. Ох уж эти родственники, посетовал Рома и придержал за локоть проходившую мимо официантку: девушка, миленькая, принесите нам, пожалуйста, графинчик водочки, самой лучшей, что у вас есть, и какой-нибудь закуски; селедка с вареной картошечкой, политой растопленным сливочным маслом, вполне подойдет. Ах да, и какого-нибудь салату. Наденька, вы будете салат? Обожаю, засмеялась Надя, я обожаю салаты. Тогда принесите «Цезарь». Да-да, самый обычный «Цезарь», хватит с нас оригинальных рецептов. А на десерт клубничный чизкейк; Наденька, вы любите чизкейк? У меня уже слюнки
— Но вы же хотите измениться?
— Я ничего не хочу. — Рома опустил голову. — Раньше я хотел фотографировать старые здания, но кому сейчас нужны старые здания; теперь я ничего не хочу.
Надя прищурилась:
— Знаете, Рома, у меня есть на примете несколько старых домов, где давно никто не живет; их скоро снесут. Давайте пойдем и сфотографируем их.
Рома не слушал ее. Он запивал горе водкой. Надя хотела обнять его и сказать, что она ничем не лучше, что сначала она вышла замуж за морального урода, а затем искала хоть кого-то, вернее надеялась, что хоть кто-то найдет ее; ее нашел странный человек, но он больше не появлялся в ее жизни, и она почти забыла его. Теперь с ней Рома, но она не уверена, что не забудет и его, если он исчезнет из поля зрения хотя бы на минуту. Я боюсь одиночества, хотела сказать она, мне не нужна любовь; я просто боюсь одиночества. Она ничего не сказала. Она налила себе водки и выпила, не закусывая. Потом налила еще раз и тоже выпила. Она не чувствовала вкуса, не чувствовала запаха, она словно бы пила вакуум, и пустота заполняла ее умирающее от недостатка теплых чувств тело. Мне нужен кто-то рядом, сказала она. Я разучилась любить; мне всего лишь нужен кто-то рядом. Рома не слушал ее. Он размышлял о новом штативе для своего фотоаппарата.
Глава седьмая
Под высокой крышей среди балок кто-то летал. Наверно, воробей. Стены стояли голые; холодный вечерний свет сочился сквозь дыры окон. Под ногами шуршали обрывки старых газет, скрипели осколки стекла. Старший лейтенант юстиции Кошевой светил фонариком, вылавливая из темноты картины запустения. Ему не хотелось здесь быть. Но он был здесь, потому что ему велел шеф.
— Что это за место, господин Гордеев? — тихо спросил он.
— Бывший склад речного вокзала, — сказал Гордеев. — Слышите, река шумит?
— Не слышу, — признался Кошевой.
— У вас отвратительный слух, Кошевой, — сказал Гордеев. Он надел перчатки и засунул руки в мусор по локоть. — Посветите сюда, прошу вас.
— Сюда?
— Левее.
У стены в куче белой пыли лежал рваный ботинок большого размера. Гордеев поднял его, осмотрел подошву. Потом запустил руку внутрь и вытащил мобильный телефон. Дешевый «Samsung». Гордеев повертел его в руках, снял крышку: симки нет, аккумулятор отсутствует.
— Это телефон Молнии? — робко поинтересовался Кошевой.
— Вы делаете успехи, Кошевой, — задумчиво произнес Гордеев. — С этого телефона Молния позвонил некой Светлане Барановой, одинокой матери, дочь которой пропала два месяца назад. Он сказал ей, что если она придет на этот заброшенный склад без полиции, то он вернет ей дочь. Баранова не стала обращаться в полицию, пришла сама; Молния действительно вернул ей дочь.
— Здорово, — обрадовался Кошевой.
— Он вернул ей дочь в девятнадцатилитровой пластиковой банке из-под питьевой воды «Колокольчик». Внутри по отдельности лежали части тела. Молния приклеил к банке обрывок малярной ленты и написал на нем маркером «Собери ребенка сам». Вы можете себе это представить, Кошевой?
— Мне жутко это представлять, господин Гордеев. Честно говоря, меня чуть не стошнило от того, как вы спокойно это рассказываете.
Гордеев кивнул:
— Вы не одиноки в своих чувствах, Кошевой. Меня самого тошнит от себя. Но ничего не поделать. Мои чувства атрофировались. Я могу чувствовать только когда выпью водки, но и тогда мои чувства бледнеют по сравнению с чувствами обычных людей. Качаете головой? Превосходно. А что вы скажете о нашем убийце?
— Он псих.
— Тонкое наблюдение.
Кошевой напрягся:
— Этот ботинок, та же модель телефона… он знает, что мы идем по его следу, и играет с нами. Намекает на что-то… мы обязаны разгадать его ребус, чтоб выйти на след…
— Вы определенно делаете успехи, Кошевой, — обрадовался Гордеев. — Что касается Молнии, то он чем-то напоминает мне одного знаменитого американского убийцу по кличке Зодиак. Старое дело. Слыхали о нем, Кошевой?
— Нет.
— Отлично. Тогда я вам расскажу. Зодиак писал о своих преступлениях в редакции местных газет. Кроме того, к письмам он прилагал криптограммы, расшифровка которых, по словам Зодиака, помогла бы раскрыть его личность.
— Он тоже играл с полицией! — воскликнул Кошевой. — Ставил на кон свою жизнь!
— Превосходная мысль. Однако ошибочная. Все эти криптограммы — полная чушь. Только одну из них расшифровали, и в ней не было ничего полезного для следствия. Зодиак не рискнул бы своим инкогнито; он старался привлечь к себе внимание. Молния такой же. Этот ботинок, телефон и то, что аккумулятор снова исчез, — всё это ровным счетом ничего не значит. Трюки для привлечения внимания. Люди любят загадки и тайны, но в этом мире не осталось загадок и тайн, Кошевой. Этот мир слишком прост.