Колючая Арктика
Шрифт:
— Однако бывает и наоборот, мужики-олени под женскими чарами остаются в стаде! — усмехнулся Курилов. — Очень даже часто так бывает.
— Бывает, — подтвердил Сайвасов и, как отрубил, — но редко. Но, самое главное, это — ягель. После этой этой красотищи, — уязвил он всё-таки Максима Кучаева, — тундровые пастбища восстанавливаются только через полтора-два десятилетия. Это вам не солнечный Крым!
Фарли Моуэт, внимательно слушавший Сайвасова и замучивший своего переводчика, вздохнул.
— Те же проблемы. Но они — разрешимые. А у моих эскимосов много, ох много неразрешимых проблем на сегодняшний день.
Семён Курилов заметил:
— Однако, все проблемы в человеческих руках.
Фарли Моуэт внимательно посмотрел на него, но поддерживать разговор не стал. Да и «ЛИ» заходил на посадку на аэродром Колымское…
Максим Кучаев приглядывался к Фарли Моуэту. Несмотря на свои многолетние творческие общения, ему впервые пришлось столкнуться с известным писателем из капстраны. И надо сказать, несмотря на мощную агитацию достоинстств и собственной "гордости россов", — Максим Кучаев как и Семён Курилов! — считали себя писателем советским:
У советских — собственная гордость,
На буржуев смотрим свысока!
Надо сказать откровенно: этот человек, чем-то по портретам напоминающий модного в те времена Хемингуэя, ему сразу понравился. Понравились глаза — синие, детские с лукавинкой и со смешинкой. Понравилась и эта красная, — не рыжая, а именно красная! — борода., наверное, она седая под хной!?
Разговаривая, Фарли помогает себе руками, бровями, глазами, бородой. Нетерпеливо отстукивает ногою, поглядывая на переводчика, когда тот, — как кажется Фарли Моуэту — слишком медленно переводит. Реакция на юмор — моментальная, сдобренная пулемётным хохотом…Большой ребёнок да и только!
"Ребёнок" умел пить и не пьянеть. Ещё в редакции «Колымки», когда непьющий редактор даже крякнул, — он терпеть не мог пьющих и поощрял только тех корреспондентов, кто поддерживал рубрику "Пьянству — бой!" — когда Фарли, как бы между прочим, опрокинул себе в горло пару тонких стаканов, наполненных доверху коньяком, и не было даже заметно, что он прикладывался к бутылке, Перевеслов не выдержал, наклонился к Кучаеву:
— Видел?
— Видел. Могучий человек! После такой дозы меня бы выносили со святыми упокой!
— А, может, он того, — заметил редактор, — может он шпион!? Может его специально в ихнем КеГеБе специальными таблетками нашпиговали? Чтоб не пьянел!?.
— Ну что вы, Иван Иваныч…
Своими мыслями поделиться редактор и с Семёном Куриловым, но тот ответит резко — сам был под хмельком:
— Я эту недоваренную утку жевать не стану!..
Временами Фарли словно уходит в себя, задумывается. А его руки, огромные руки грузчика или портового рабочего, опускаются вдоль тела и замирают. Лишь кончики пальцев нервно шевелятся.
Рядом с Фарли — его молодая жена Клер. Или — Клэр! Клер — художница. Иллюстратор книг своего мужа. Молродая женщина откровенно скучает и даже за маской приличия не может скрыть этого. Чувствуется, вот-вот она заплачет, глядя на бесконечную тундру с темными пятнами немногочисленных тордохов и однообразных оленьих морд.
Фарли это нервирует. Он то и дело оглядывается на неё и Клер ловит его взгляд, улыбается, подёргивает плечиками, дескать, ни о чём не волнуйся, Фарли! Я люблю тебя, родной и любимый мой и ради тебя вытерплю и не такое!..
Но проходит время и улыбка у Клер вновь исчезает — облака закрывают солнце.
А Фарли… Фарли ищет воможность, чтобы рассеять облака, чтобы вновь вернуть улыбку на прекраснейшее лицо жены!
Этот огромный краснобородый медведь неожиданно рычит, становится на корточки и ползёт по прессованному снегу к жене, на ходу прикладываая то одну руку, то другую к сердцу.
Клер, подыгрывая, — видно в эти игры они тренировались дома, в Канаде! — тоже падает на колени и ползёт навстречу. Сблизились. Потёрлись носами.
— Я люблю тебя, Клер!
— Я тебя тоже очень и очень люблю, Фарли!
— А я тебя очень даже преочень!..
Оленеводам нравится игра этих взрослых детей. Улыбаются и дети — их миндалевидные глазки посверкивают как у диких песцов. Они, как и Клер, тоже влюблены в этого «ведьмедя». Но в отличие от взрослых оленеводов, ребятня, подражая Фарли и Клер, вдруг вся очутилась на коленях. Ползут навстречу друг другу. Мычат как телята!
— Му, му, Саша!
— Му, му, Акулина!
— Му, му, Костя!
— Му, му, Валентина!..
В их мычании тоже выражена любовь друг к другу и общая — к Фарли.
Фарли Моуэт понимает это. Хохочет. Потом поднимется во весь свой аг-ро-мад-ней-ший рост, — поднимаются вместе с ним Сашеньки, Валюнчики, Петюнчики и прочие Косюнчики! Фарли рычит — ну вылитый бурый медведь-шатун! — достаёт из кармана целлюлоидный шарик-мячик для пинг-понга, показывает.
Предвкушая продолжение, смеются оленеводы, смеётся ребятня, заливисто хохочет Клер. Фарли держит шарик на ладони, поворачивается, чтобы все увидели — вот он! И…
— Гэх!
Вырывается победный клич из широкой груди краснобородого и мяч — вот оно чудо волшебства! — исчезает с ладони. Был и…нет!
— Гэх!
Фарли вытягивает его из уха Клер.
Семён Курилов наклоняется к Максиму Кучаеву.
— Шаман. Настоящий шаман. У меня в романе такой же будет.
— Назови его Фарли Моуэтом! — советует Максим.
— Зачем? У него давно имя есть: Муостоях Уйбаан — великий якутский шаман. Что делал?..У него живой заяц за пазухой появлялся… Из пустого мешка куропаток вытаскивал… Великий шаман!..