Кома
Шрифт:
Зевнув так, что едва не вывихнул челюсть, Николай выключил компьютер и начал запихивать в сумку необходимые на завтрашний день бумаги и справочники. Если оставить сумку в шкафчике, то она тоже может кому-то пригодится. Халат у него был мужской, а мужчин на отделении мало, так что можно было даже предположить, кому именно перепадёт он. Это было даже забавно. Продолжая улыбаться так, что во рту стало кисло, он как следует вымылся, и лёг спать, едва не уснув на полдороги до кровати.
Потом было снова утро. Во флаконе закончился подаренный родителями на прошлый Новый Год лосьон, и после тщательного бритья Николаю пришлось воспользоваться отцовским. Запах
– О чём думаешь? – спросила мама за завтраком. Ей сегодня надо было в вечернюю смену, с часу до восьми, но она собиралась по магазинам, поэтому встала вместе с сыном – покормить.
– Да так, – рассеянно отозвался Николай. Мысли в голове ходили самые разные, но чтобы озвучить для мамы хотя бы одну, её надо было сначала выбрать.
– О девушке?
– Да, – согласился на этот раз он. – И о девушке тоже.
Он отхлебнул чая и сунул в рот половинку слоёнки с сыром – лучший завтрак, который он знал, не считая воскресной варёной картошки с селёдкой и томатным соком, который дома ели, сколько он себя помнил.
Мама поспрашивала ещё, и постепенно он всё-таки успокоился и начал разговаривать человеческим голосом. Что будет, то будет. В конце концов, ещё может так оказаться, что он всё придумал сам себе с самого начала – и в целом, и в отдельных деталях. Николай улыбнулся, окончательно порадовав маму, и, закончив с чаем, поспешил в свою комнату за сумкой. Он уже собирался убегать, когда остановился и неожиданно для себя сделал самому ему показавшуюся странной вещь. Снял с полки лежащий перед книжными корешками кусок когда-то искрящеся-белого, а теперь пыльного кварца, привезённого им года три или четыре назад аж с Байкала, и положил его на письменный стол поверх перевёрнутой фотографии примерно того же возраста, выдернутой из быстро пролистанного альбома. Эту фотографию он любил, считая её одной из лучших, где они были всей семьёй – с родителями и сестрой. Снята она была где-то в Карелии, он уже не помнил где именно, но наверняка неподалёку от дачи.
Усмехнувшись, Николай проверил, ровно ли лежит камешек, и наконец-то побежал в прихожую, захлопнув за собой дверь комнаты. Если ему повезёт вернуться, то всё это можно будет успеть убрать ещё до того, как отец подойдёт к компьютеру.
Бег к остановке, потом трамвай, – обычный утренний маршрут. Николай подумал о том, что мама проводить его не вышла, и он прискакал к ней в кухню попрощаться и поцеловать уже наполовину одетый – уже в куртке, но ещё не в ботинках. Это маму явно удивило, как и растрогало, и он надеялся, что ничего лишнего она не поняла.
До клиники он тоже добежал без приключений, и даже до утренней врачебной конференции успел побывать на сестринских постах, и убедиться, что у по крайней мере его больных всё более-менее в порядке. Сегодня, скорее всего, куратор даст ему кого-то нового, – вместо благополучно пролеченного и выписанного Лобова и потерянной им Январь.
На конференции доложили новости, – их было немного, что всех порадовало. Ночь была относительно благополучная, с тремя врачебными вызовами по палатам и успешно купированным Ульяной приступом почечной колики у одного из больных. Спать дежурным не пришлось совсем, но никто не пожаловался, – главное, обошлось.
Уже к концу конференции, когда речь зашла о хозяйственных делах, Николай понял, что на него смотрят. Поискав взглядом, он наткнулся на куратора, и кивнул Алине Аркадьевне со всем уважением, которое мог вложить в движение головы. Когда все поднялись, он
– Коля, зайди ко мне в кабинет, прямо сейчас, пожалуйста. Не уходи никуда.
– Да, Алина Аркадьевна, – вежливо ответил он, понятия не имея, что это может означать, учитывая, что с его больными всё нормально. Николай порадовался, что хотя бы сегодня он очень вовремя успел это проверить, и теперь может быть хотя бы чуточку спокойнее. Разве что пришла опоздавшая гистология со вскрытия Екатерины Январь, и доцент собирается рассказать ему что-то первому, – пока об этом не узнали остальные, что бы там не было. Рак, феохромоцитома, при которой кожа действительно может быть ярко-белой, синдром Конна? Сейчас выяснится, – если, конечно, его предположение верно.
В кабинете Свердловой был посетитель. Старый, седой мужчина с больными глазами. Николай поздоровался, и старик встал, оказавшись вровень с ним ростом. Что-то в нём было слегка знакомое, но слишком неуловимое, чтобы это можно было сразу определить.
– Коля, – сказал он, пошатнувшись. Охнув, Алина Аркадьевна ухватила его под локоть, и одновременно то же самое Николай сделал спереди, крепко прижав чужую руку к себе. Он по-прежнему ничего не понимал, но человека надо было усадить. Доктор Ляхин на мгновение понадеялся, что это такой интересный способ представления нового больного, – и тут же осознал, что это полная чушь. Мужчина был явно болен, но так врачу больных не представляют, каким бы молодым по статусу этот врач на самом деле не был.
– Я отец Артёма Ковальского, – сказал тот, и сделал паузу, чтобы пару раз с шумом глотнуть воздуха. – Он просил тебе что-то передать.
Оцепеневший Николай осознал, что именно так же он воспринял известие об исчезновении ординатора Берестовой, – не понимая сначала, что означает её фамилия. Что Артём был Ковальский он никогда и не знал, но на этот раз это дошло до него сразу, – ни с какими другими Артёмами он в последнее время не пересекался.
Николай перевёл взгляд на Свердлову, и увидел в её глазах подтверждение своих страхов. Постаравшись не исказиться лицом, он протянул руку, и принял из трясущейся руки старика тонкую книжку в рваной бело-зелёно-красной суперобложке, с фигуркой человека, держащей красный крест на вытянутой руке. И с многочисленным твёрдыми знаками в названии, набранном окантованными чёрным буквами.
– Артём оставил записку, – дрожащим, надтреснутым на всю глубину голосом сказал старик. – Просил обязательно передать это тебе, как можно быстрее. Я не посмел… – его голос прервался, но отец Артёма справился с собой. – Не посмел не сделать так, как он просил.
– Как? – спросил Николай, помолчав. Вопрос был задан неверно, но отец парня его понял.
– Выстрелили в спину. Около дома, вчера, – около десяти вечера. Сразу насмерть. Он не мучился совсем.
Николай, никогда не бывший особо религиозным, и воспринимавший православие просто как часть родной культуры, перекрестился. В ту же секунду это движение повторили и немолодая женщина с усталым лицом, и с трудом проталкивающий в себя воздух старик. Возможно, Артём был поздним ребёнком, а скорее и просто младшим в семье. А может быть и его отцу было на самом деле значительно меньше лет, чем кажется даже сейчас.