Кома
Шрифт:
– Я не знаю, зачем он это просил, но это стояло в самом начале письма. Он всё знал заранее.
– Да.
Николай кивнул, вспоминая то, как серьёзно парень относился ко всему. Он почти не успел его узнать, но это действительно было в стиле Артёма. Сам он до такого не додумался, хотя, вероятно, стоило. Ну что же, как уж получится. Своя судьба у каждого – своя. Получается, что и то, что он не пришёл вчера к Артёму с бутылкой, тоже имело свой смысл.
– Я уже знаю, – сказал он про книгу. – Но всё равно спасибо.
– Это… Что-нибудь значит?..
– Да, – опять подтвердил он. – Теперь уже точно: «да». До вчерашнего дня я не был уверен.
Свердлова посмотрела сбоку, – такими глазами, какие, наверное, бывают у рысей, когда они сидят на дереве в ожидании того, кто первым пройдёт снизу. Она ничего не сказала, но Николая всё равно передёрнуло от ощущений того, как это может быть, когда успеваешь услышать звук своей собственной кожи, раздираемой или когтями, или, как у Артёма, – пулей.
Они проговорили ещё минут пятнадцать, – короткими, отрывочными фразами, оборванными то с одной стороны, то с другой, прерываемыми молчанием обоих.
– Я говорил с Артёмом часов в пять вчера, – признался Николай. – Так, пару слов сказали друг другу. Я спрашивал про Дашу, и Артём сказал, что ничего… Выходит, он знал уже тогда…
К сорока минутам десятого старик ушёл, – сегодня у него было ещё много дел. Доцент вышла ещё раньше – к своей работе, – последнему, наверное, что давало ей возможность держаться.
Пошёл по своим больным и интерн Николай Олегович Ляхин. Работа никуда не делась, и за него её никто не выполнит. Синие и розовые ленты электрокардиограмм, бланки лабораторных анализов, ползущие в разные стороны зигзаги температурного графика у лихорадящей, пусть и с невысокими цифрами, женщины. Рецептурный справочник, оттягивающий карман белого халата.
– Дышите. Ещё, пожалуйста. Всё, можете одеваться.
– Коля, ты чего сегодня такой смурной? Случилось что? – это была уже Аня.
– Да нет, всё нормально. Недоспал.
Через час примерно то же самое у Николая спросила медсестра Валя, дрогнув голосом. Наверное, он действительно выглядел не очень. Это было нехорошо, – во-первых потому, что у всех больных свои проблемы, и они хотят видеть здоровым хотя бы собственного врача, а во-вторых, сегодня ему ещё нужно было пользоваться собственным лицом как следует. Поэтому он начал улыбаться.
Нового больного Свердлова ему не дала, и Николай за это мысленно её поблагодарил. В студенческий «большой перерыв», он, вырвавшись, позвонил Соне с лестничного автомата на свежеполученный от неё номер её сотового телефона. Ещё позже, к двум часам дня, он закончил «первый круг» по больным, сверился по одному из запланированных изменений в назначениях со стоящим в доцентском кабинете громадным справочником, и пошёл к столовой даже не одевая куртку. Пули в спину из какого-нибудь окна, закрытого переплетением голых тополиных веток Николай почему-то уже не боялся. Ему показалось, что это случится не сегодня, и во всяком случае не сейчас, не в середине дня. Привлёкшего его внимание объявления на «пятаке» уже не было, – то ли содрали, то ли слетело само. Он снова подумал о книге, пролистанной и бережно уложенной им в шкафчик, – если уж не ему самому, то просто на память тому, кто может её найти. Сама по себе книга не значила ничего – просто памятное издание, каких было много во времена дружбы между социалистическими странами. Интересно, как это пришло в голову Артёму, который явно не провёл в их больнице столько времени, сколько он. Да и вообще не мог знать о происходящем почти ничего за пределами того, что могла рассказывать ему Даша. И всё-таки он как-то вытащил хотя бы самый наружный хвост цепочки, – даже если такая цепочка не одна.
Этот парень был, несомненно, гораздо умнее его. Он был завязан в произошедшее гораздо меньше, и почему он пытается что-то сделать, наверняка должны были по-человечески понять даже те самые люди, которые убрали Дашу. И всё же убили и его. Может быть именно из-за того, что он колуннул проблему чуть глубже того, чем должен был, ограничься он просто поисками хотя бы тела своей девушки. Это тоже знак. И всё-таки странно, что Артёма убили первым. Замешанная на крови и костях игра пошла совсем всерьёз, и то, кто будет следующим, можно было теперь предугадать без большого напряжения извилин мозга. Вероятно, завтра, -потому что если его уберут сегодня, то это послужит последней каплей для многих. Отделение закроют, каким бы он для него не был бесполезным как врач, – просто по совокупности. Делом займётся милиция, а то и сразу ФСБ -в городе достаточно людей, обязанных врачам отделения жизнью своих близких, и у многих давно работающих докторов найдётся список потенциально полезных телефонных номеров, который можно использовать. Кто знает, что ФСБ или «уголовка» смогут найти, если начнут копать как следует, – по крайней мере до того момента, когда почуют источник того же явственного и густого трупного запаха, который отравляет воздух для него. Если им всем повезёт – организаторов всего этого найдут и может быть даже уничтожат.
Вопреки тому, что ему сказал младший Яков Рабинович, Николай осознал, что такой, по его конечному счету, исход всё же может служить каким-то утешением. Или хотя бы приправой к гордости. Он надеялся, что то, что он делает, зачтётся ему на раздаче венков даже в случае, если у него не выйдет ничего. Поэтому он продолжил работать с больными, и работал так до самого вечера, до того момента, когда с отделения, не глядя подписав все бумаги, ушла доцент Свердлова. У Николая было ощущение, что она многое видит и понимает. Кое в чём – возможно гораздо больше его. Но всё, что идёт уже дальше, – это было только на нём. Старшие врачи в атаки в полный рост не ходят, – по крайней мере до тех пор, пока остаётся ещё хоть кто-то, способный заполнить брешь в цепи.
Он спустился на этаж, занятый клиникой и кафедрой нервных болезней. Поздоровался с Ринатом, уже спешащим то ли домой, то ли на какую-то из своих вечерних халтур. Улыбпулся женщине-ординатору, которую запомнил по разговору вечером и утром после его ночёвки на этом отделении сколько-то дней назад. Потом обошёл больных, сказав им, чтобы никуда не уходили, и начал работать в обычном, устоявшемся уже ритме.
Закончив массаж сначала у клиента-женщины, а потом у бессловесного мужичка, Николай, отдохнув положенные 15 минут, зашёл за «шифоньером», то есть больным Дмитрием Ивановичем Петровым в его палату.
– Иду!
Тот выключил передающий что-то спортивное телевизор-«кубик» и схватил с кроватной спинки полотенце. Николай, в голове которого шумело от страха и ожидания, уже верпулся в кабинет и запирал приоткрытую форточку, когда Петров зашёл за ним, аккуратно прикрыв за собой дверь.
– Как жизнь? – оптимистичным тоном спросил он, оборачиваясь к готовящемуся к массажу врачу и начиная расстёгивать «молнию» тренировочной куртки.
– Благодаря Ви много, горе-дому… Как си?^
«Шифоньер» помолчал, и ответил только секунд через тридцать, растягивая слова:
– Довре… Как догадался?
– «Голям»^.
Дмитрий Иванович помолчал и Николай заметил, что он, явно напряжённо размышляя, машинально теребит в руках своё полотенце. А может и не машинально – таким можно неплохо хлестнуть. Впрочем, зачем? В замкнутом помещении, каким был кабинет, болгарин снесёт его одной левой.
Рядом стояла приземистая квадратная табуретка, и рука Николая сама собой потянулась в её сторону – это хоть какой-то шанс. Он бесшумно вздохнул: дело было вовсе не в стремлении подраться ещё с кем-то. Ему нужно было купить время, и риск был его ценой.