Команда осталась на судне
Шрифт:
– Эй! Кто там на корме?
– не выдержал Иван Кузьмич.
– Руби бакштаги! Трубу за борт!
Возле трубы появились два матроса. Послышались удары, лязг металла о металл.
Из дыма неожиданно вынырнул Анциферов. Легко взбежал на переход. Протирая тыльной стороной кисти, красные, слезящиеся глаза, всмотрелся в сторону кормы.
– Кончай поливать радиорубку!
– закричал он.
– Навались на трубу, пока никого не придавило.
Взгляд его задержался на подвешенной руке Ивана Кузьмича, приметил розовые пятна крови, просачивающейся сквозь марлю.
–
– В машинном пламя сбили.
– Сбили!
– повторил Иван Кузьмич.
– А дым? Хоть лопатой отгребай.
– Маскировка!
– с невольно прорвавшейся гордостью ответил Анциферов. Дымовые шашки у меня всегда были наготове. Для имитации пожара. Как ударила бомба, вахтенный механик сразу запалил их. Чтоб остальные два, - он кивнул вслед удалявшимся самолетам, - нам не добавили.
Лишь сейчас Иван Кузьмич заметил, что дым действительно какой-то не очень едкий.
– На помпе!
– закричал Анциферов.
– Качай, качай! Рано загорать!
– и, так же неожиданно скатившись по трапу, пропал в дыму.
С протяжным гулом рухнула в воду дымовая труба. Лицо Ивана Кузьмича исказилось. Все летит к чертям! Машина разбита. Замерли грузовые стрелы, руль, лебедка, брашпиль. Стынут трубы паропровода. Омертвела "Ялта".
– Руку саднит?
– Корней Савельич заметил, как изменилось лицо капитана.
– Это от холода. Надо бы поглядеть, что в салоне.
– Ступай погляди, - буркнул Иван Кузьмич, разгадавший нехитрую уловку Корнея Савельича.
– Мое место здесь...
Перебил его истошный выкрик снизу:
– Вахрушева ранило... В голову!
Корней Савельич подхватил санитарную сумку и неловкой рысцой затрусил на голос.
Иван Кузьмич остался на переходе один. В распоряжения Анциферова вмешиваться не следовало. Командовать двоим нельзя. Это лишь приведет к бестолковщине, к сумятице. И уйти нельзя. Лучше, когда команда видит капитана, пускай даже раненого, но уверенного и спокойного, на месте.
– Иван Кузьмич!
– подошла Зоя.
– Перед самым налетом я приняла сообщение, что в нашем квадрате укрылся поврежденный торпедными катерами вражеский рейдер.
– Запроси точнее...
– Иван Кузьмич беспокойно всмотрелся в лицо радистки.
– Ты что?..
– Рация разбита, - тихо ответила Зоя и с трудом добавила: - Аварийная тоже.
Из машинного отделения волоком вытащили кого-то и принялись срывать с него тлеющую одежду.
– Корнея Савельича!
– закричали на палубе.
– Корнея Савельича к машинному!
Иван Кузьмич почувствовал, что боль в руке усилилась. Придерживая раненую кисть здоровой рукой, он спустился в салон.
– Что делать-то будем?
– встретила его бледная Глаша.
– Машина разбита. Пара-то не будет. Света-то не будет. Померзнем все. Ни сготовить людям, ни чайку согреть...
– Запричитала!
– с досадой перебил ее Иван Кузьмич.
– А еще поморка!
– Да я-то...
– Вызови боцмана.
Матвеичев вбежал в салон с закопченным лицом, в опаленной брезентовой куртке.
– Наладь-ка в салоне камелек!
– приказал капитан.
– Да по-быстрому. Покамест народ работает. Трубу выведи в иллюминатор. Выход обложи асбестом. Чтобы новый пожар не устроить.
Иван Кузьмич проводил боцмана до дверей и обернулся к горестно слушавшей поварихе:
– На камельке ты и рыбки поджаришь и чайку вскипятишь. Да и люди согреются тут после вахты.
– Какая уж теперь вахта!
– протянула Глаша.
– Покамест в порт не придем, каждый будет нести вахту, - недовольно остановил ее капитан.
– Поняла?
Ответить повариха не успела. Дверь широко распахнулась. Вошел Корней Савельич. За ним боком протиснулся в дверь матрос с тюфяками. Осторожно внесли двух раненых и обожженного кочегара. Последним вошел в салон третий штурман. Он бережно, как ребенка, нес неестественно толстую, забинтованную руку.
– Стели два тюфяка на пол, - распоряжался Корней Савельич.
– Клади людей.
– А если на скамьях?
– спросил помогавший ему матрос.
– Узки скамьи, - ответил Корней Савельич.
– На полу спокойнее будет.
И придержал дверь, пропуская еще двух матросов с тюфяками.
– Куда их столько?
– Иван Кузьмич кивком показал на груду тюфяков.
– В каютах, под полубаком, уже иней на иллюминаторах, - ответил Корней Савельич.
– Придется людям располагаться здесь, по очереди, что ли. Да и...
– он понизил голос, чтобы слышал его один капитан, - не весело сейчас забиваться по каютам. На людях легче.
– Пожалуй, - согласился Иван Кузьмич.
Освещенный двумя свечами салон казался тесным и работающие в нем люди - неповоротливыми. Они все время что-то теряли, искали, мешали друг другу.
– Зажги еще свечу, - сказал Корней Савельич Глаше.
– Третью?
– Да.
– Ой, беда, беда!
– Повариха растерянно оглянулась.
– Не знаю, куда свечи-то сунула. Вот дура-то я беспамятная!
– Найди и зажги, - строго повторил Корией Савельич.
Глаша скрылась в темном камбузе, отделенном от салона легкой дощатой перегородкой. Загремела посуда. Послышались вздохи, жалобное причитание.
Третьей свечи Глаша так и не нашла. В приметы она, конечно, не верила. Но на всякий случай... Зачем испытывать судьбу? В такое время!
ПОСЛЕ ВЗРЫВА
Темень укрыла подбитую "Ялту". Прижатая тяжелой свинцово-сизой тучей, светлая полоска над горизонтом тускнела. О работах на палубе нечего было и думать. Только ручные помпы однообразно чавкали, откачивая воду из машинного отделения. Нарушали мертвую тишину шаги вахтенных да мерный всплеск волн у бортов.
Шумно было лишь в машинном отделении. Огромное помещение освещала горящая на стальных переходах промасленная пакля. Багровые отсветы метались по потолку, вспыхивали на истертых ногами до блеска металлических трапах, отражались в прибывающей воде. Едкий запах горелого масла и щелочи от разряженных огнетушителей щипал глаза и горло, мешал дышать.