Команда осталась на судне

Кубанский Георгий Владимирович

Дружно взметнулись руки.

– Против есть?
– спросил Корней Савельич.

Он внимательно всматривался в полутемное помещение. Одна рука поднялась. Вторая. Зоя и Глаша. К ним несмело присоединилась еще рука. На ней и задержался взгляд Корнея Савельича.

– Почему вы, товарищ Баштан, идете против воли коллектива?
– спросил он.

– Добрячок!
– негромко прозвучало из темноты.

Оська узнал голос. Он повернулся лицом к матросам, разыскивая взглядом Марушко.

– Добрячок, говоришь?

Выйди сюда. Поговорим.
– Он тяжело передохнул. Выйди послушай, что я тебе скажу. Персонально!

– Ну, вот...
– Марушко, раздвигая плечом рыбаков, пробился к Оське. Вышел.

– Слушай, ты...
– Оська запнулся от возмущения.
– Я давно уже не босяк, давно не хулиган. Но во мне еще осталось достаточно хулигана, чтобы сделать из тебя, гада, человека.

– А что я из тебя сделаю?
– негромко спросил Марушко.

– Спрятался за чужие спины и кричишь? Топишь парнишку?
– почти кричал Оська.
– Подойди к капитану и скажи, что знаешь. Скажи!

– Оська!
– В тихом окрике Марушко звучала угроза.

– Что?! Что "Оська"?!
– закричал Баштан.
– Разве не ты мне предлагал на пару "ошманать" шлюпку? Не ты манил меня спиртом?

– Я?!
– Марушко рванулся к нему.
– Я из заключения. Меня легко утопить.

– Трудно! Дерьмо не тонет!

– Человек сидел... Вали на него!
– В голосе Марушко дрожала слеза. Вали. Поверят. Клейменый-меченый. Пускай гниет в лагерях!

Несколько голосов неуверенно вступились за Марушко:

– Не болтай, Оська!

– Доказать надо!..

– Доказать?!
– Оська снял со стола "летучую мышь" и поднес ее к лицу Марушко.
– Смотрите на эту гладкую рожу!
– сказал он.
– А теперь поглядите друг на друга...

Дальнейшее произошло так быстро и неожиданно, что окружающие не сразу даже поняли, что случилось. В руке Марушко блеснул нож. Короткий, почти без замаха удар. Оська выпустил фонарь и повалился навзничь. Кто-то подхватил его.

Марушко бросил нож и закричал:

– Вяжите! За убийство отвечу. Девять грамм свинца приму за правду...

Оборвал его бессвязные выкрики тяжелый кулак Паши.

Пока командиры вырвали Марушко из рук разъяренных матросов, пока зажгли погасший фонарь, глаз преступника уже залила темная опухоль, а окровавленный рот казался огромным, черным.

– Бейте!
– истерически кричал Марушко.
– Убивайте! Все равно мне не жить. Нет доверия бывшему заключенному. До ножа довели!..

– Кончайте базар, - неожиданно спокойно прозвучал в общем гомоне голос капитана.
– Боцман! Возьми двух человек и запри Марушко в надежное место... Анциферов! Поставьте охрану к арестованному.

Марушко скрутили и вывели из салона. Мельком увидел он, как укладывали на постеленный на полу матрац Оську. Над ним стоял, склонившись, Корней Савельич и готовил инструменты.

МАЛЫШ

Оська

лежал с напряженно сведенными к переносью бровями и приоткрытым ртом, и оттого казалось, что он силится и никак не может понять: что же такое с ним произошло?

Матросы растерянно сгрудились вокруг раненого. Их тела словно слились в одно большое тело с единым горем и ищущей исхода ненавистью.

– Воды!
– бросил, не оборачиваясь, Корней Савельич.
– Быстро!

Бережно передаваемый из рук в руки ковш проплыл в воздухе от камбуза до постели раненого. И снова салон заполнило тяжелое молчание.

Корней Савельич закончил обработку раны, наложил повязку. Товарищи бережно подняли Оську, вместе с тюфяком и подушкой, устроили на носилках.

Чьи-то руки распахнули пошире дверь. Носилки выплыли из салона. Впереди вспыхнула спичка. Вялый огонек осветил стены, уходившие в темную глубь прохода, странно высокий потолок.

Давно закрылась дверь с красным крестом на верхней филенке, а матросы всё еще теснились в узком проходе, ждали. В темноте плавали алые огоньки самокруток. Изредка слышался сдерживаемый близостью раненого голос, и снова тишина, ожидание.

Наконец дверь открылась. В слабо освещенном прямоугольнике появилась коренастая фигура Корнея Савельича.

Рыбаки двинулись к нему навстречу, еще плотнее забили узкий проход.

– Как Оська?
– тихо спросил Быков.

– Что я могу сказать?
– Корней Савельич задумался. Говорить с возбужденными матросами следовало осторожно. Очень уж взрывчатый это народ.
– Ранение... тяжелое. В госпитале такие раны лечат. Здесь... потруднее.

– Бандюга!
– вырвалось у кого-то.

– Придем в порт, передадим его в трибунал, - поспешил успокоить возбужденных матросов Корней Савельич.
– Там разберутся.

– У нас свой трибунал!
– ответил из темноты глухой голос.
– Сами разберемся.

Корней Савельич горячо убеждал матросов в недопустимости самосуда, мести. Его слушали молча, не перебивали. А когда он сказал, что преступник получит по заслугам, снова прозвучал тот же глухой голос:

– Получит! Пошлют в штрафную. Месячишко повоюет и чистенький. Хоть женись!

Огромного труда стоило Корнею Савельичу вырвать у рыбаков обещание не расправляться с преступником. Но можно ли было верить их обещанию? Слишком напряжены у них нервы...

– Корней Савельич!
– крикнули из конца прохода.
– К капитану!

В салоне Иван Кузьмич и Анциферов, окруженные матросами, допрашивали Малыша.

– Ты знал, что Марушко взломал ящик с аварийным запасом?
– спросил Анциферов.

– Нет.
– Малыш отрицательно качнул головой.
– Не знал.

– Допустим, что ты не знал, - согласился Анциферов.
– Но продукты в каюте ты видел? Не мог не видеть. Что же ты молчал?