Командир штрафной роты
Шрифт:
— Доигрались! — выругался Илюшин.
Больше он ничего не добавил, зная, что можно крепко поплатиться за длинный язык. Но мы все понимали происходящее и без его слов. Весь день отступали наши части. Что мне запомнилось, как много было лошадей! Они тянули бесчисленные повозки, орудия, тяжелые минометы. Везли крытые брезентом повозки с ранеными. На некоторых белели круги с красными крестами, а на большинстве эти красные кресты содрали. Хоть и хвалились немецкие пилоты, что они рыцари — наших сбитых летчиков не стреляют и по раненым не бьют, видел я обратное. Поэтому и замазывали санитары и срывали хорошо заметные с воздуха красные кресты.
Когда рассеялся
С кузова полуторок били по самолетам из счетверенных установок «максимов». Раздавались очереди крупнокалиберных пулеметов с редких американских транспортеров. Зенитная защита была малоэффективна. Немцы беспредельничали в воздухе целый час, но потом появились парами и четверками наши истребители. Бой шел в километрах двух от земли. Трудно было понять, где наши, а где немецкие самолеты. Иногда из-под облаков вываливался подбитый самолет и уходил с дымным хвостом. Одна из машин неслась со страшной скоростью, как камень. Рухнула в ущелье, откуда поднялся багрово-черный гриб. Жутко! От пилота, наверное, даже кусочков не осталось.
Теперь колонна шла под прикрытием «яков» и «Лавочкиных». Немцев они отогнали, но от зрелища отступающих войск было тяжело на душе. Да и мы оставались на произвол судьбы.
— Побьют нас на этих камнях, — тоскливо проговорил Афанасий. — Много мы остатками роты навоюем!
— Помолчи, Афоня, — осадил я его. Но в глазах остальных бойцов читалось то же самое.
Почти весь день отступали наши части, и все ближе доносились взрывы, пулеметные очереди. Потом дорога опустела, и мне стало совсем тоскливо. Проскочит одинокая машина или повозка, и снова пустота. Лежат на обочинах тела убитых, которых оставили в спешке, а внизу дымит, догорает разбитая техника. Пролязгала гусеницами поврежденная самоходка со свернутой пушкой, вся облепленная солдатами, потом появились немецкие танки. Открыли огонь наши орудия. Один танк подбили, а остальные, подцепив его на буксир, отступили, огрызаясь выстрелами.
Танки остановились в километре. К ним присоединились несколько штурмовых орудий, бронетранспортеров, и по нашему заслону на дороге открыли огонь сразу из десятков стволов. Дуэль шла недолго. С обрыва видно не было, но мы поняли, что батареи, которым приказали стоять насмерть, гибнут. Внизу взрывались боеприпасы, едва не на уровень обрыва взлетали камни, железяки, разные ошметки.
Потом снова пошли немецкие танки. Впереди два «тигра». Огромные, угловатые, они катили со скоростью километров под сорок, да еще описывая небольшие зигзаги. За ними двигались с пяток танков, и всю эту компанию прикрывали орудия и самоходки. Мы поняли, что шансов у наших ребят внизу нет. Илюшин приказал открыть огонь из 80-миллиметрового миномета. Это не оружие против танков. Мне приходилось видеть следы от попаданий таких мин. Закопченное пятно на броне, в лучшем случае какой-нибудь отбитый кронштейн. Но капитану хотелось хоть чем-то помочь, тем более имелось достаточно боеприпасов.
Мины хлопали
Немцы, разозленные нашими минами, взрывающимися целыми пачками, да еще реактивной пушкой, открыли ответный огонь. Снаряды с воем проносились над головой, многие взрывались, попадая в дубы. Окопы не спасали от дождя осколков. Накрыло пулеметное гнездо, где сидели Загорулько со вторым номером.
Второй номер был убит наповал, Загорулько ранен. Кто-то полез в землянки, но к снарядам прибавились мины…
Минометчики попрятались вовремя. Их «самовар» накрыло прямым попаданием. Единственный, кто продолжал воевать, был «западник» Грищук. Он занял позицию в стороне, под сваленным дубом, притащив туда МГ-42 и охапку пулеметных лент. Упрямый хохол, пропустив танки, ударил по бронетранспортеру. Поджечь его он не смог, но веер пуль опрокинул пулеметчика за щитком и прошил борт, убив и ранив кого-то из экипажа. Порадоваться успехам Грищуку не дали. Снаряд ахнул в дуб и отбросил Грищука метра на три. Выплевывая выбитые зубы, он пополз к нам. Мина взорвалась рядом с землянкой, в которой прятались старшина Букреев и человек семь бойцов.
— А ну, вылазь, — заорал старшина, и бойцы полезли наверх.
Следующие две мины рванули в траншее. Третья разбила землянку. Букреев крикнул ротному:
— Надо в лес уходить. Всех перебьют!
И в тот же момент мина разорвалась под ногами старшины. Остался обрубок тела без обеих ног. Ранило кого-то из бойцов. Илюшин дал команду покинуть позицию. Пока бежали от обрыва, ранили взводного Олейника и еще двоих. Остановились метрах в пятистах, перевели дыхание. Слышалось, как на брошенной позиции гремели взрывы, а внизу на дороге трещали пулеметные очереди. Перевязали раненых. Вскоре стрельба затихла. Доносилось лишь гудение моторов.
— Пойдем глянем, — обратился ко мне капитан и приказал Олейнику оставаться за старшего. — Оружие наготове и не зевать!
Взводный молча кивнул, а мы пошли к обрыву. Осторожно глянули вниз. Танки, бронетранспортеры, грузовики с пушками на прицепе двигались сплошным потоком. Мы обошли нашу прежнюю позицию. Жуткое зрелище. Окровавленный труп старшины Букреева, с оторванными по колено ногами. Одна нога в издырявленном яловом сапоге лежала возле головы, другая отлетела метров на семь. Я принес ее и положил рядом с телом. Достал из карманов документы, пачку денег, еще какие-то бумажки, вынул из кобуры трофейный «Вальтер».
— Пистолет себе возьми. На память, — сказал Илюшин. — А деньги семье отправим. Копил, надеялся до мирных дней дожить…
А я подумал, что старшина деньги не только накопил, но и «заработал». Ходили слухи, что Букреев, пользуясь связями, помогал некоторым «старикам» перевестись на тыловые должности в батальонный и даже полковой обоз. А почему сам остался в роте? Может, надеялся, что все же сумеет выжить? Загадка. Деньги я потом сосчитал. Семь с половиной тысяч рублей. В тылу, судя по письмам, на эти тысячи хлеба десяток буханок можно купить. Стоило ради этого суетиться?