Командировка
Шрифт:
– Он груб, – бросила Настя, прикуривая от догоревшей сигареты новую, – потому я и ушла от него. Но по крайней мере Братеев – настоящий мужчина.
– Ага… – Я мигом вспомнил, что, собственно, происходит. – И ты считаешь то, что он сейчас делает, настоящим, достойным делом?
– Может быть, и так. – Она помолчала немного. – Во всяком случае, это дело. Осточертела болтовня, треп, бесконечное воровство…
– Твой друг Сундушников, – вставил я, – украл бюст Инессы Арманд.
– Никакой он мне не друг, – отрезала Настя.
А ее горбоносый телохранитель
– Ты! Закрой свою форточку, понял?
В машине воцарилось молчание. Только нестриженый за рулем пофыркивал, словно черт нашептывал ему анекдоты.
Спустя полчаса машина выскочила из длинной аллеи тополей на пустырь, миновала несколько строений барачного типа и подъехала к схваченному бетонными плитами морскому берегу. Тут был длинный старый пирс на черных толстых сваях.
– Приехали, – сообщил нестриженый.
Я вышел из машины вслед за Настей. Горбоносый тоже выскочил и крикнул мне:
– Ты! Тебе дальше нельзя. Давай обратно в машину!
Я быстро шел по пирсу, на полшага отставая от Насти. Когда-то здесь, наверное, был причал яхт-клуба, но сваи давно подгнили, доски расшатались. Они стонали под нашими шагами, словно от боли.
В конце пирса темнели два силуэта, к ним-то и направлялась Настя. Горбоносый, непрерывно матерясь, хватал меня за руку, пытаясь задержать, но я всякий раз вырывался. Я не знал, что буду делать здесь, на продуваемом холодным ветром, стонущем и ухающем пирсе, в следующую секунду. Я просто шел, почти бежал за Настей. Мы достигли конца пирса, когда в одной из двух фигур я узнал толстомордого человека в зеленой шляпе, который давеча привязался ко мне в гастрономе, просил за сына… как его… Окурок… Нет, Огарок!
– Привет, Огарок! – воскликнул я. – Ну как, ты вычистил свои башмаки о штаны человечества?
Огарок хлопал на меня глазами.
– Зачем ты его привела? – спросил он. – Сама же просила не подпускать его…
– Все готово? – оборвала Настя Огарка.
– Готово, готово. И хурма погружена. Спускайся в шлюпку. По отвесной деревянной лестнице, прибитой к одной из свай, Настя полезла в шлюпку, качающуюся у пирса.
– Колька, отдашь фалинь, когда я крикну, – сказал Огарок своему помощнику, парню в кепке козырьком назад, и шагнул к лестнице, намереваясь, очевидно, спуститься вслед за Настей.
И тут…
Герои Стивенсона, Луи Жаколио, капитана Мариетта возопили в моем возбужденном мозгу: «Не трусь! Вперед! На абордаж!»
Я с силой оттолкнул Огарка от лестницы, он, взвыв, повалился навзничь на краю пирса. Опередив опешившего Кольку, я сорвал петлю фалиня с пала и с неожиданной для самого себя обезьяньей ловкостью прыгнул в шлюпку. Настя завизжала и упала на какие-то корзины. Хорошо еще, что я угодил в шлюпочный нос: загруженная корма как бы сбалансировала мой дикий прыжок. Бросив канат на носовую банку, я обеими руками оттолкнулся от сваи. Все это произошло в несколько секунд – шлюпка послушно отошла от пирса, качаясь на волнах. Сев на вторую банку, я схватился за весла, вставленные в уключины, развернул шлюпку и погнал ее к волнолому. Я видел, как темные фигуры на пирсе размахивали руками. Ветер доносил обрывки матерных слов. Я крикнул им:
– Эй, вы, черти! Сарынь на кичку!
Настя, сидя на корме, сняла свою джинсовую курточку и озабоченно счищала с нее что-то желтое.
– В чем это ты измазалась? – спросил я невинно, продолжая наваливаться на весла.
– Дурак! – зло взглянула она на меня. – Попрыгун чертов!
– А-а, понимаю, ты упала на корзины с хурмой. Бедненькая!
– Дима, поверни обратно к берегу. Немедленно!
– А как же твой бывший муж? Ты хочешь оставить его без хурмы? Ай-яй-яй, ведь он так ее любит.
– Перестань дурачиться! Поверни, говорю тебе!
– Что наша жизнь? Хурма! – пропел я. – Пускай Огарок пла-а-чет… Кстати, он-то кем тебе приходится? Любимым дядюшкой?
– Что-то ты очень веселый. – Настя смотрела на меня по-прежнему сердито, но, как бы сказать, не без интереса.
С волны на волну, с волны на волну – шлюпка шла резво под ударами моих весел. Хорошая шлюпка-четверка, полугичка. Дынная корка луны вынырнула из-за туч, снова заволоклась, опять вынырнула. Луне определенно было интересно посмотреть, чем кончится наше ночное приключение. Левее, там, где был порт, вспыхнул прожектор, повел голубой луч по акватории гавани.
– Если нас увидят и догонят на катере, – быстро проговорила Настя, – ты должен сказать, что мы брат и сестра, везем хурму в Гнилую слободу.
– Так-так-так. – Я покивал. – А потом мы зайдем за волнолом, он скроет нас от прожектора, и мы подойдем к крейсеру. Да?
– Да.
Прожекторный луч истаял, не дойдя до нас. Очень жаль. Наверное, тех, кто наблюдал за морем, не интересовал заброшенный, полусгнивший пирс бывшего яхт-клуба. Да, жаль. Уж я показал бы катерникам, какую хурму мы везем.
Я оглянулся. До черной черты брекватера, сиречь волнолома, было еще довольно далеко. Я начал уставать и ослабил темп гребли. В конце концов, мы не на шлюпочных гонках (в школьные годы я, знаете ли, участвовал в них).
– Послушай, Настя, – сказал я, переведя дыхание. – Мы хоть и не брат и сестра, но и не чужие друг другу люди, верно?
– Ну, верно.
– Так скажи мне как другу: зачем ты ввязалась в эту гнусь? Ты действительно хочешь полной реставрации советского режима?
Настя надела измазанную раздавленной хурмой курточку и зябко повела плечами.
– Почему не отвечаешь? Мы же все в «Большой газете» придерживаемся либеральных взглядов. Да и ты в своих телеобозрениях проезжалась по правоверным коммунистам.
– Дима, хватит трепаться, – резко оборвала она. – Греби быстрее. Мне холодно.
– Настя, пойми: Россия не выдержит новой октябрьской революции. Неужели ты хочешь гибели…
– Никакой гибели не будет! И не правоверные коммунисты придут к власти
– они тоже трепачи, – а решительные люди, настоящие мужчины, способные навести в стране порядок.