Командующий фронтом
Шрифт:
Ночью Бородавкин примчался к Лазо и рассказал:
— Надо ж было такому случиться. Выехали усть-илинские рыбаки ночью лучить рыбу. Берега-то круты, с уступами, а ночь такая, что хоть глаза выколи. Плыли они, плыли почти до перевоза, а там застава всполошилась, подняла тревогу и открыла стрельбу. Придется отменить приказ.
— Нет, — возразил командующий. — Внезапность потеряна, но форсировать реку надо начать сейчас же. Твои ребята готовы?
— Так точно!
— Тогда начинай! — приказал Лазо. — И делай все по плану.
Сначала разведчики переплыли
Тем временем стало светать. Командующий, стоя на берегу, торопил людей. А тут, как на грех, Онон разгулялся, зашумели его воды, перекатывая гребни волн через взорванную Назарчуком ранней весной среднюю ферму моста. И тогда командующего осенила мысль, как обмануть семеновцев.
В серой мгле пробуждающегося утра к Усть-Иле скакал гонец с приказом к аргунцам — немедленно форсировать Онон. Где же переправятся красные: у Оловянной или у Усть-Иле? Этой тайны никто не знал.
Сам командующий повел к мосту бородавкинских матросов. Они проползли до фермы, упавшей в воду. Изломанные стальные балки, рельсы и шпалы свисали над Ононом бесформенной лестницей.
Лазо привстал и приказал лежавшему позади него матросу укрепить канат к перилам моста и спуститься вниз. Матрос молча и быстро скользнул по канату к воде, упершись ногами в какую-то перекладину. Онон гневно рокотал, ревел, обдавая холодной водой смельчака. А тот, ловко забросив запасной канат за барьер третьей фермы моста, укрепил его и стал взбираться снова вверх. Так перешел первый матрос на вражескую сторону. Так переходили остальные матросы и сам командующий.
— Эх, братцы… — раздался приглушенный возглас, и все замолкло. Это один из матросов, потеряв равновесие, камнем свалился в бурную реку и пошел ко дну.
На мгновенье вздрогнул Лазо. Набежавшая волна чуть не сбила его самого, но он удержался и смело двинулся дальше.
В этот же час у Усть-Иле конница пошла вплавь, а пехоту усадили на карбас. Переходя вброд протоки, бойцы несли на руках пулеметы и ленты к ним. И только перешли реку — как на горизонте поднялось солнце. Перед глазами открылась станица. На широкой улице у церкви строились семеновцы.
Переправившись, командующий приказал выпустить две ракеты — в рассветное небо взвились красные струи и погасли. В ту же минуту батареи ударили по высоткам, занятым противником, а дальневосточники с гранатами и штыками бросились на врага и опрокинули его.
Над Ононом взошло яркое солнце. Вода все еще бурлила у разрушенной фермы моста, завихряясь воронками, но вокруг было тихо, лишь изредка раздавался стон какого-нибудь раненого семеновца, оставленного хунхузами на произвол судьбы.
В полдень командующий продиктовал донесение в Центросибирь:
«Преследование противника продолжается. Революционные войска заняли ст. Бырку, в 33 верстах от Оловянной. По сведениям разведчиков, противник грузит в вагоны артиллерию, кавалерию и пехоту, отправляет их в Маньчжурию. Казаки семеновских отрядов, как передают перебежчики, хотят срезать погоны с офицеров и передать их революционным войскам. В рядах банды Семенова раскол…»
Только он закончил диктовать, как ему доложили, что из Читы спешно прибыл Рябов.
— Здравствуй! — ласково встретил его командующий и пожал руку. — Садись, рассказывай, зачем пожаловал.
— Что же мне рассказывать? — развел руками Рябов. — Вы главком, бьете семеновцев в хвост и в гриву, вам и карты в руки.
— Ты в карман за словом никогда не полезешь. Помню, как в Иркутске ты солдат пропагандировал и такую речь загнул, что они ахнули.
— Тоже мне работа… Вот вы, товарищ главком, расскажите, как Онон форсировали ночью.
— Бойцы переходили, они тебе и расскажут. Что в Чите? Кого видел?
— Степана Безуглова.
— Как он?
— Поправляется, про вас расспрашивал.
— Ты ему гостинцев принес бы.
— Не забываю, товарищ главком.
— Молодец! А про детей Кларка помнишь?
— Не обижаются. Как будете в Чите — спросите!
— А кого еще видел?
— Мамаева. — Рябов встал и, бросив руки по швам, произнес: — Поздравляю, товарищ главком! На вас выписан партийный билет! И на товарища Кларка.
Лазо заволновался:
— Вот за эту новость большое спасибо! Ну, а когда ты думаешь вступить?
— И меня приняли, и Степана Безуглова.
— Поздравляю тебя, Рябов! И Степана от меня поздравь. Хороший сегодня денек!
Лазо, возбужденный рассказом Рябова, не заметил, как тот нагнулся и достал из-за голенища письмо.
— Это вам, товарищ главком.
— От кого?
— Совершенно секретно. Дал мне товарищ Матвеев и сказал: «Передай лично в руки Сергею Георгиевичу, скажи — от Яковлева».
Лазо быстро надорвал конверт и вынул листок бумаги. Прочитав про себя, он спрятал его в карман.
В ту же ночь по приказу командующего в Читу срочно снялись отряды из Омска, Иркутска, Канска, Красноярска и Барабинска.
На Сибирь двигался новый враг — мятежный чехословацкий корпус.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
В Париже, на одной из улиц предместья Сент-Антуан, в малоприметном особняке, окрашенном в лимонную краску, проживал в годы первой мировой войны чешский националист профессор Масарик, основатель чехословацкого буржуазно-демократического «Национального совета».
Русские воины в боях империалистической войны на полях Галиции захватили в плен множество солдат и офицеров австро-венгерской армии, в том числе и чехословаков. Масарик, обратившись к царскому правительству с просьбой открыть отделения «Национального совета» в Петрограде, Москве и Киеве, беспрепятственно получил разрешение, — в русских лагерях пребывало свыше восьмидесяти тысяч чехословацких военнопленных. Офицерам позволили агитировать среди своих солдат, призывая к созданию независимой Чехословакии, и стали формировать дивизии.