Командующий фронтом
Шрифт:
— Шесть лет работаю, — ответил Агеев, щурясь от света, который бил ему прямо в глаза.
— Прыгать с паровоза умеешь?
— Никогда не пробовал, но если надо — прыгну.
Они беседовали втроем: Лазо, Агеев и Безуглов.
— Как тебя по отчеству? — спросил командующий.
— Как и по имени.
— Так вот, Степан Степанович, — доверительно сказал Лазо. — Сегодня же начнем тренировку. Я буду учиться у тебя управлять паровозом, а ты — прыгать.
— Да, — многозначительно протянул Агеев. — Значит, вы хотите управлять, а я буду прыгать. Паровоз пустить или остановить — дело не
— А дальше будет так. Мы загрузим одну свободную платформу кирпичом, щебнем, камнями. Этого добра сколько хочешь — в Шарасуне много разбитых домов. Потом заложим динамит и прицепим платформу к паровозу. На двенадцатом километре отсюда поворот и сразу большой уклон. Надо будет тебе разогнать паровоз и на повороте спрыгнуть, а паровоз сам покатится к Мациевской и врежется в бронепоезд.
Этот смелый план сразу понравился Агееву, и он предложил:
— Я пройду раньше по полотну и осмотрю путь.
— И выбери участок, где будем тренироваться, — подсказал Лазо.
Безуглов молча слушал, не смея вмешиваться в разговор командующего с машинистом, но, когда Агеев ушел, Безуглов, повременив, нерешительно предложил:
— Может, и я… того, попрыгаю с паровоза?
— Нет, уж ты командуй сотней. Войне еще не конец, и на твою долю хватит других дел. Сейчас ты нужен в другом месте.
— Слушаюсь, товарищ главком, — отчеканил Безуглов и вышел на улицу.
Сотня Безуглова на рысях мчалась к Шарасуну. Спешившись, казаки принялись загружать платформу камнями.
— Какая же это война? — спросил у Безуглова молодой казак с рябым лицом. — Проштрафились, что ли?
Казаки рассмеялись, видимо довольные смелостью рябого парня.
— Отставить погрузку! — крикнул Безуглов и подумал: «Я их сейчас поагитирую». — Собраться в круг!
Казаки медленно подходили, окружая своего командира. Безуглов громко спросил:
— Кто приказал грузить платформу?
Казаки молчали.
— Кто? — громче повторил Безуглов.
— Ты!
Безуглов по голосу узнал рябого казака.
— А мне кто приказал? — Не дожидаясь ответа, он продолжал: — Главком Лазо! К чему же балясничать: «Проштрафились, что ли?» Поди сюда! — приказал Безуглов молодому казаку. — У кого дисциплина: у нас или у бандита Семенова? Кто мы с тобой? Трудовые казаки! А семеновские солдаты? Бандиты и грабители! Ты же красный гвар-деец! Это, брат, высокая честь! С самим главкомом можешь погуторить, он никого не чурается, такой же человек, как все мы. С бойцами спит, кашу из походной кухни кушает, в солдатской шинели завсегда. Но раз он главком, значит, за всех нас в ответе перед Лениным. И ежели Лазо приказал — расшибись, а сделай. Не за свою шкуру он дерется в нашей родной Даурии, а за свободу для всего трудового люда.
— Оно понятно, — отозвался кто-то молодым баском.
— Почто же говорить «проштрафились»?
— Дай ему по уху, и делу конец, — пробасил тот же казак.
— Ты кто будешь? — спросил Безуглов.
— Свояк казаку, Иннокентий Стахеев.
— Так знай: рукоприкладства не допускаю. Ты словом докажи человеку, а бить запрещаю. Ясно? Все! На погрузку даю час.
Когда сотня разошлась, Безуглов сказал самому себе: «Ну и правильно поагитировал, иначе народ разболтается».
Через час рябой казак с вспотевшим лицом подошел к Безуглову, сидевшему на камне, и доложил:
— Так что кончили…
— Молодцы! А тебе личный подарок, на вот, возьми! — И протянул вышитый кисет. Безуглов не курил и в кисете не нуждался. Его подарила Безуглову сестра из лазарета.
— Спасибо, товарищ командир! Еще грузить будем?
— Не меня благодари, а советскую власть. Она тебе еще не то подарит. А теперь отдай за меня команду «По коням». Тьфу, стой! Как тебя зовут?
— Ермолай Игнашин.
— А Иннокентий Стахеев тебе свояк?
— Ага!
— Ну, иди!
Молодой казак важно повернулся и пошел на станцию.
Едва солнце выглянуло из-за сопки, Агеев уже был на паровозе, дожидаясь командующего. Лазо не заставил себя ждать.
— Здравствуй, Степан Степанович! — приветствовал он оловяннинского машиниста.
— Здравствуйте, товарищ главком, — ответил, подтянувшись, Агеев.
— Обошел путь?
— Обошел.
— Где думаешь прыгнуть?
— За поворотом, там, где сказывали.
— Отчего ты так не весел?
— Я на работе, — с достоинством ответил Агеев.
— Вот как! — усмехнулся Лазо. — А наши ребята даже в бою веселы. «Если придется умирать, — говорят они, — то с музыкой».
— Меня учил паровозному делу Никишин Парамон Парамонович. Он завсегда…
— Чем же знаменит этот дядя? — перебил Лазо.
— Вот именно знаменит, — подхватил Агеев. — Не любил, когда его звали дядей. Привел меня к нему отец и говорит: «Вот мой сынок, любезный Парамон Парамонович, учи его, пожалуйста, и, как договаривались, спуску не давай». А Парамон Парамонович насупил брови, они у него были толщиной в палец, и обращается ко мне: «Ты, говорит, парень, заруби себе на носу, как меня звать, и другого имени я и знать не хочу. Если скажешь: «дядя» или «дяденька» — сброшу с паровоза. И не будет мне жалко. Понял?» Я и ответил: «Понял, Парамон Парамонович». Он сразу повеселел и говорит моему отцу: «Из него толк выйдет». Стал он меня учить, объяснять, что к чему. Так я учился и рос. Однажды он позвал меня к себе в гости. Сидим это мы за столом, выпиваем, а я и спрашиваю: «Почему это вы, Парамон Парамонович, требовали от меня, чтобы я вас величал только по имени и отчеству?» А он и раскрыл весь секрет. «Ты, говорит, всегда должен с уважением относиться ко мне и к паровозу. Если человек машину уважает, то она ему будет служить безотказно, потому машина умная, но капризная штука. И на работе человек должен быть серьезным и строгим, без панибратства».
— А ведь, пожалуй, твой Парамон Парамонович был прав, — согласился Лазо. — Значит, я не ошибся в выборе, когда позвал тебя на это опасное дело.
— Опасного ничего нет, — ответил Агеев. — Убиться не убьюсь, а ногу сломать можно.
Лазо подумал и заметил:
— Если тебе не по душе, то…
Агеев не стерпел:
— Если взялся, то разговору быть не может. В Оловянной говорят, что вокруг вас снаряды рвутся, кругом горит, а вы с коня не сходите. А тут спрыгнуть с паровоза — подумаешь, какое дело. Говорить совестно… Едемте, товарищ главком!