Комбинации против Хода Истории (Сборник повестей)
Шрифт:
Когда низкорослый мужик в заплатанной, до колен, рубахе, обшитой красной лентой, отошёл к перилам дебаркадера, сторож прошептал:
– Язви тя! И откель только попёрла эта чума...
Колотьё в груди. Господи, оборони... Возле Воздвиженки один из таких вот шатался – лесной объездчик... всё самогонку искал. А после – на-а! Револьвером машет! Уполномоченный РИКа... Брата с пятерьмя детьми – за двоих лошадок и телков двоих – на Соловки!
2
Сверху шёл похожий на торт «Марксист» – бывшая
На палубе, к носу ближе, стоял внушительного облика полный человек в чесучовом френче. Выбритое лицо спокойно-тяжёлое; глаза маленькие, глубоко сидят, друг к дружке близёхонько. Остановились на плосколицем мужике в заплатанной рубахе: смоляные, с резкой сединой волосы закручены в косицу, усы вислые, бородёнка жидкая.
– Эй, Сидор, садись в каюту! – сторож хихикнул, оглянулся.
Закинув за спину мешок, человек в рубахе до колен поднимался по тропке от дебаркадера.
Из-за ветвей следил, как отваливал пароход, как, бурля воду, пошёл вниз. На палубе с десяток пассажиров.
Всплески поднятых волн, щёлканье клестов в бору; медно-красные стволы – один другого стройней. Всё звончей щебет бесчисленных птах.
Солнце взошло. Орёл в выси пролетел к Стенькину Утёсу; божья коровка на рукаве – пунцовая бусинка.
Жарко; манит вода искупаться. Шныряют над ней ласточки-береговушки. К чайкам, что над водой зависли, мерно помахивая крыльями, ворона присоседилась. Неуж собралась нырнуть за рыбёшкой?
Ой, да ты Волга-река,
Волга-матушка.
Ой, да лёгок челн
Под крутой горой.
Лодка ткнулась в песчаный берег. Рыбак, по пояс голый, провяленный на солнце, в закатанных портках, спрыгнул в воду. Спутанные ржавые волосы, кадыкастая шея.
– Ложкарь, пособляй давай! Бери бредень. Счас другой конец заведу, авось вытянем чего!
Человек в заплатанной рубахе скинул мешок, торопко засеменил к рыбаку, ухватил кол с привязанным краем латаного-перелатанного бредня. Рыбак оттолкнул лодку веслом, погнал против течения, напрягаясь мускулистым телом; растянул бредень во всю длину.
– На воблу одна-то надёжа, Ложкарь! Согнали скотинку в обчее стадо, а Степуган-пастух, прощелыга, как ты. Ни кола, ни шавки! – вытолкнув лодку на мель, рыбак давал течению выгнуть бредень полукружьем. – Степуган-то до зорьки пьянёхонек, овечки падают, коровёнки бредут куды ни глянь – голоднющие! Лепёхи с корой печём. Не уродится картошка али выгребут – побираться пойдём.
Плосколицый прищурился.
– Э-э, Тихон! Лес большой. Гриб кормит. Ягода кормит. Урман знать нада. Волю хотели, урман остался...
– Ты заходи в воду-то, чудь лесная! – рыбак выругался. – Тяни враз!
Охнув от натуги, вытащили бредень. Забились плотва, башклейка, краснопёрки, окуньки; с дюжину – лещей, воблин. Рыбак, бегая, хватал рыбу, кидал в лодку. Когда последнего подлещика бросил, обернулся:
– Ты, Ложкарь, опёнком проживёшь! Чай, и сети от Егора Федорыча есть. Рогнедка пособит! Ночью рыба-то у берега вся. Порыбачите – и под кустики, порыбачите – и...
Плосколицый, глядевший в резко-жарящее небо, вдруг бросил руку назад. Рыбак ойкнул, прижимая к животу ладони, медленно согнулся до земли, словно отвешивая поклон, переступил с ноги на ногу, рухнул набок.
Густеет зной, тускнеет небо. Жигули будто приблизились. Река плавно течёт, посверкивает. На том берегу, между изб деревни, – фигурки редкие. Голые ребятишки не плещутся в воде – возятся деловито: раков ловят. Костёр разожгли.
Человек в заплатанной рубахе присел на борт лодки; на босу ногу – самодельные опорки из сыромятной кожи. Бесстрастно лицо; широко расставленные узкие глаза вперились в даль, подёрнутую дрожаще-пыльной дымкой, в Царёв Курган. Зашевелился рыбак на песке.
– Во-о ты как открылся... ловок убивать! Убивай! – запрокинул косматую голову, зарыдал, как залаял; заходил кадык на гусиной шее. – Детишки с Троицы на болтушке. Окунишку боимся съесть – впрок бережём. Мать схоронил: как щепку, в гроб клал!
Плосколицый поднял мешок, пошёл взгорком к лесу.
– Бережёшь Рогнедку? Бережёная и протянется!..
3
Знойны были в Екатеринбурге июньские дни девятнадцатого года. А ночами от дыхания – парок.
В иную ночь отрывался от службы капитан колчаковской контрразведки Ноговицын. Брился, оставляя узкие, разделённые под носом усики. Сноровисто седлал лошадей Витун. Ражий малый лет двадцати пяти, в тазу такой же широкий, как в плечах.
Капитан вскакивал на киргизскую кобылу: злую, тонконогую, с крепкой спиной, с низким длинным крупом. Просёлками, тропами, через тайгу – к озеру Таватуй.
Кроваво-рдеющий рассвет, безветрие.
Кобыла рысила ходко, словно играючи небольшими круглыми копытами; на такой мог бы ездить богдыхан. Когда позволяла местность, офицер пускал лошадь намётом. Витун на мерине рыжем приотставал.
К Таватую выбирались шагом, сквозь таёжную чащобу. Гнус донимал. Из сырой мшистой земли торчат гранитные глыбы. Солнце уже в зените.
Капитан бросал поводья Витуну, сбегал, прыгая с камня на камень, к воде. Гладь стальная, с чуть розоватым отливом. Угрюмы берега. Прищурившись, смотрел на нестерпимо-калящее солнце широко расставленными глазами. Род свой по матери ведёт от ногайского мурзы.
Офицер сбрасывает форму, кобуру с шестизарядным револьвером Кольта модели «Сандер», ныряет в жгучую ледяную воду. Пока легко переплывает большое озеро туда и обратно, Витун сидит на корточках, держа на изготовку японский карабин с изящным, точно игрушечным, затвором, чутко ловит таёжные звуки.