Комбинации против Хода Истории (Сборник повестей)
Шрифт:
– Помните, под Белебеем нас отрезали? Было наших не мене двухсот человек. Офицеров немало... средь них – кавалерийский ротмистр, гвардеец-полковник. Но под кинжальный огонь кто кинулся первым? Вы. И я – вторым!
Лицо стало вдохновенно-суровым, напряжённо пригубив чаю, произнёс с расстановкой:
– Выпади мне – третьим, я бы на месте остался. И вторым – кроме как за вами – ни за кем!
Ноговицын налил себе чашку, не смотря на собеседника – словно и нет никого, – как бы сам с собой поделился:
– До чего надо измельчать, чтобы мстить не виновникам, а овцам.
Витун с болью в глазах мотнул головой. Потом, будто оправившись, сказал в упрямой злости:
– Не овцы они, а сознательная сволочь! Не мне вам говорить, кто жёг усадьбы... А что мне больнее всего – почитай, в каждой деревне они – голодрань ленивая – резали чужой чистопородный племенной скот! После такого жалость к ним меня не возьмёт. Да и сами вы – только играетесь в жалость...
Ноговицын, сидя смирно, ответил тоном странной покорности:
– Я не про жалость, я про мщение. Это – как под огонь кидаться... Коли мстить – то мстить первым виновникам.
Витун хотел перебить – хозяин, низко склонив голову, попросил:
– Дослушай. Знаю – скажешь: вольно вам это толковать, в укромном местечке сидючи... Было – и прошло: с твоим приходом. Посиживал, на ушицу дул – и не горело жара во мне. И ныне его нет. Холод есть! Холод, Витун. Только я моим холодом лютым не мог до виновников достать. А теперь – когда ты послан – достану.
Гость, жадно допив чашку, подался вперёд:
– Вправду будете с нами?
– Буду как тогда – под Белебеем.
Маленькие глаза Витуна тлеют звероватым огоньком.
– Как понять-то вас?
– А ты, как под Белебеем, – будешь?.. Нет, не отвечай... так оно для меня яснее. А понять – в своё мгновение поймёшь. Но понявши... – повторил с нажимом: – понявши– уже сам не попорть!
Лицо Витуна сейчас вопрошало – вопрошало кричаще, до страдания. Однако же вопроса не высказал. Просунул палец за ворот френча, точно он резал мощную короткую шею, почёсывая её, выговорил о давнем:
– Ротмистра того, улана без коня – мы все тогда вырвались и уходили – убило, помните? Шрапнелью нам вслед. – Хмыкнул, заключил с презрительным сожалением: – Уж лучше бы кинулся первым под огонь...
– Считаешь, было б это лучше, Витун?
Тот отозвался с отчуждением обиды:
– А чего тут неясного?
Двое сидят друг против друга за крепким, на века сколоченным столом. Самовар, чашки. Землянка в зыбких отсветах керосиновой лампы. Молчание не тянется – течёт своим размеренным, нужным течением.
В какой-то свой миг, не сговариваясь, молча встали. Смотрели друг на друга – и не было слов.
Гость медленно взошёл по ступенькам, выйдя в сырую тьму, дверь открытой оставил. Уже с лошади крикнул:
– В Самаре найдёте меня!
Топот стих за лугом. "Хочу, Витун, чтобы там ты был с нами..."
Скользнула в землянку Рогнеда, зябко повела плечами, закрыла дверь на засов.
– Кто это был, папа?
Разводил в бутылке чернильный порошок.
– Бедняга.
– Ты чем-то помог ему?
– Помогаю.
10
Весь день – дождь. Ворона каркнула близко: в печной трубе, что ли? Вбежала Рогнеда, вымокшая в льняной рубахе, поставила на стол в узкогорлом резном кувшине три камышинки.
Исписывал при лампе лист за листом плотной бумаги; почерк ровный, разборчивый, с сильным наклоном.
К ночи посырело в землянке, Рогнеда затопила печь. Заварил клейстер, заклеил сложенные листы в три самодельных конверта из бумаги жёсткой, дореволюционной выработки, с водяными знаками. Открыл принесённый из кладовки сундучок с книгами, в одну из книг сунуты деньги, на базаре наменянные; нашёл среди них почтовые марки. На двух – серп и молот, на третьей – всадник алый под звёздочкой.
Рогнеда, как обычно, спала на печи. Еле-еле забрезжило – поднял девушку.
Потянулась, расчёсывает огненные тяжёлые волосы.
– Что с тобой, папа?
Страстно-прекрасное лицо. Нездешнее. Под слегка припухлыми веками – глаза влажные; блестят, будто и не спала.
Усадив за стол, сухо распоряжался. Взяв узелок – вот он приготовлен – идти на пристань, к пароходику «Эра». В Самаре поспеть к московскому курьерскому поезду, там в вагонной обшивке – неприметные щели почтовых ящиков...
Рядом с узелком положил обёрнутые газетой, крест-накрест перетянутые шнуром конверты. Перед поездом газету разорвать, конверты, на адреса не глядя, в щель почтового ящика опустить.
Потом – на скорый, в Красноярск. Оттуда пароходом – в Абакан. Искать тайный старообрядческий скит. Всё отдать: проситься воспитанницей. Пожив в скиту, решать – там остаться или идти в мир.
– Придётся тебе слышать о смирении... В смирение чаще всего рядится трусость. Не обманывай себя – смотри: не отступаешь ли ты перед силой людей? Смирение и страх перед людьми вместе не бывают. Перед натиском сильных будь непреклонной. Женская непреклонность рабские царства рушит. За смертельную обиду убей обидчика – хоть и ценой своей жизни. Скажут о подобном: грех. Да – грех! Но этот грех тебе охотнее простится, чем грех паскудства. Запомнила? Так не отступайся!
– А что с тобой будет, папа?
– Со мною – кольцо с рубином. Мать любила.
Отвернулся. Не мог смотреть, как заходится в плаче...
Выскочил в туман, заперся в баньке. И лишь увидав в оконце замелькавшую меж деревьев фигурку, вернулся в землянку, обессиленно влез на полати, заснул непробудно.
А на самарском перроне девушка, когда курьерский, протащившись, встал, не стерпела. Перед тем как сунуть конверты в щель ящика, прочла: «Председателю ОГПУ...», «Наркому юстиции...», «Военной коллегии...»